Звездная роль Владика Козьмичева(СИ)

Лене об этом решил пока не говорить. У нее уже начался первый учебный год в москов-ской школе. Работа в восьмых классах была нелегкой. Дети настолько отличались от наход-кинских, что ее не покидало ощущение, будто она заброшена на Марс для обучения марсиан. Слава богу, Павлик был в детском садике! Владик же уходил из дома к семи, чтобы успеть на служебный автобус, отвозивший заводчан. Возвращался из-за значительного расстояния тоже не раньше семи. Ей надо было отвезти и привезти Павлика, проверять тетради, готовиться к урокам, заботиться о питании. И вообще, она с трудом привыкала к темпу столичной жизни.

Настроение от этого было не из лучших. Но не только из-за загруженности. Она никак не могла понять отношения к ней в коллективе. Нет, ей никто ничего плохого не говорил, но чувствовалось, что между ней и ее коллегами присутствует некая отчужденность. Лена поделилась этими ощущениями с Владиком, и они пришли к выводу, что это просто проявле-ние высокомерия столичных жительниц по отношению к провинциалке. Но пассивное смирение с обстоятельствами было не в ее характере. Лена старалась, как могла, прежде всего уровнем своей работы доказать, что ничуть не уступает этим "московским штучкам".

Без сомнения, этот ее настрой и упорство в итоге растопили бы холодок отчуждения, если бы перед ноябрьскими праздниками не случилось то, чего ни она, ни Владик никак не ожидали.

Вернувшись с работы, Владик увидел жену на диване. Она лежала, повернувшись ли-цом к спинке дивана.

- Наверное, спит, - подумал Владик.

Павлик, расположившись на ковре, увлеченно играл шахматными фигурами, выстраивая из них сказочный замок. Владик помог ему справиться с конем, никак не желавшим держаться на голове короля, и вдруг услышал всхлипывания.

- Что такое, Лена? Ты что, плохо себя чувствуешь?

Обнял и хотел повернуть к себе. Она молча дернула плечом, давая понять, чтобы не ме-шал. Владик попытался еще раз.

- Леночка, миленькая, что с тобой? Ты плачешь? Что-то случилось? Не молчи...

- Слушай, отстань! Займись лучше ребенком или кухней.

Такое в их отношениях было впервые. Владик в недоумении ушел на кухню. Действи-тельно, надо было хоть что-то поесть. Пока возился с яичницей, подошла Лена. Выглядела она спокойной.

- Ну что, хочешь услышать приятную новость?

- Спрашиваешь!

- Тебе как? По порядку или суть?

- Лучше суть по порядку.

- А эта самая суть в том, что сегодня твою жену назвали жидовкой. Прямо так и сказали - жидовка.

- Ничего не понял! Кто? Где?

- В школе, милый, вернее возле школы...

- Слушай! Начала рассказывать, рассказывай!

- Выхожу из школы после уроков. Навстречу женщина. Пожилая, хорошо одетая. Идет прямо на меня. Я еще подумала, что, наверное, видит плохо, а очки не носит. Посторонилась.

Подходит и спрашивает.

- Так это ты, милочка, и есть Шимановская?

- В чем дело? Я Вас не знаю.

- Зато я тебя знаю! Это из-за тебя меня из моей школы вытолкали...

- Из-за меня??? С чего Вы это взяли?

И тут пошло. -

- Не знаешь? Как же? Устроил ее папочка на мое место... А она, видите ли, и не знает! Вы, евреи, везде пролезаете...

- Да Вы сумасшедшая! Оставьте меня в покое!

Отбежала от нее. И знаешь, что она вослед мне крикнула? - Жидовка!

Рассказывала эту дикую историю Лена без явно выраженных эмоций. И лишь закончив, не выдержала.

- Владик, милый! Что мне теперь делать? Меня с детства никто не только жидовкой, но и еврейкой не называли! Это ужасно! За что? Что я такого этой тетке сделала? Если это правда, если меня в эту школу устроил твой папа, да еще такой ценой, я там работать больше буду! Завтра же подам заявление...

Владик, ошеломленный не меньше Лены, пытался ее успокоить. Взывал к рассудку, приводил аргументы, на его взгляд, подтверждавшие ее догадку, что у старухи съехали мозги.

- Лена! Возьми себя в руки! Не директорша же тебе такое сказала! Какая-то тебе со-вершенно не знакомая тетка. Никто тебя не устраивал. Плюнь и забудь!

А у самого в ушах отчетливо звучал разговор с Леонтьичем о Ленином еврействе. И, ви-димо, это, вопреки его артистическому прошлому, снижало убедительность его тона. Да и Лена закусила удила.

- Я все решила. Завтра иду к директорше и подаю заявление...

- Пусть так! Но что ты будешь потом делать?

- Не пропадем. Я работы не боюсь. Филологи не только в этой школе нужны. Москва большая...

Настроение было такое, что до вечера они почти не разговаривали. Владик пытался пи-сать. Но ничего не получалось, и в итоге он ушел спать. Лена проверила тетради, написала заявление об увольнении и тоже легла. Утром, как всегда, отвела Павлика в садик и пошла в школу, хотя в этот день у нее была самоподготовка. Директор оказалась на месте.

- Доброе утро, Ангелина Аркадьевна. Можно?

- Конечно, Елена Павловна. Садитесь. Я Вас слушаю.

- Увы, Ангелина Аркадьевна! Слушать Вам меня не придется. Лучше вот это посмотри-те. Там все написано.

И положила перед ней заявление. Ангелина Аркадьевна взглянула на листок. Потом на Лену. Опять на листок... На лице ее появилось не то что недоумение, а крайняя степень растерянности.

- Простите, Елена Павловна. Я ничего не понимаю. Что случилось? Это не шутка? Вы ведь только начали работать. И заявление... - Налила себе воды. - Подождите. Дайте мне успокоиться. Такое в моей директорской практике впервые. Что Вас заставило на такое решиться? Я ведь за Вами слежу. У Вас совсем неплохо получается. Никто на Вас не жалуется. Ни дети, ни родители. Пока не объясните причину, разговора у нас не будет. Успокойтесь и расскажите, в чем причина.

- Причины две, Ангелина Аркадьевна. Первую Вы и сами знаете. Мне сказали, что к Вам меня устроили против Вашего желания. Сделал это, как мне сообщили, мой отец, Кон-стантин Васильевич Козьмичев. Так вот. Во-первых, он отец моего мужа. Во-вторых, я его об этом не просила. И работать там, куда меня, как было сказано, затолкали, я не могу. У меня есть самолюбие. Но это еще можно было бы пережить... А вторую причину я назвать не могу. Она мерзкая. Такая мерзкая, что... И не выдержав, заплакала.

- Елена Павловна, что с Вами??? Этого еще не хватало. Попейте водички и успокойтесь, пожалуйста! Успокоились? Ну и слава богу! Так в чем дело? Я чувствую, что здесь что-то серьезное. Пока не расскажете, я Вас не отпущу.

Запинаясь и едва сдерживая слезы, Лена рассказала о встрече и разговоре со своей "предшественницей".

- Теперь Вы все знаете и понимаете, что дальше работать в школе я не могу.

- Да-а-а-а... Такого услышать я никак не ожидала... Что я могу сказать? Еще раз прошу Вас успокоиться. И позвольте извиниться за действительно мерзкую выходку своей бывшей сотрудницы. С ней у меня разговор еще будет. Я ее не оправдываю. Нервы...нервы...

Я ведь ее просила еще в апреле, когда было распределение нагрузки на этот учебный год, взять вместо старших младшие классы. Работа попроще. Нагрузка меньше. Ей ведь уже шестьдесят пять. Нет! Отказалась! Она и мне всякого наговорила. А я ведь в районо советова-лась. Там решили, что, если появится подходящая замена, то предложим ей перейти в другую школу. Сочли, что такое решение целесообразно. Я с этим была согласна. Наша школа в районе одна из лучших, а вот подходящую кандидатуру на старшие классы найти трудно.

Ну а когда вы появились, еще раз в районо ходила. Советовалась, что делать. Есть учи-тель. Молодая. С университетским образованием. С опытом работы, в том числе и в старших классах. Квартира не нужна. Ее упускать нельзя.

Да. Не скрою. О Вас меня просили. Но вовсе не Константин Романович, а его супруга. Мы ведь с ней давно знакомы. Толковая женщина. Не обижайтесь на нее. Да и меня можно понять. Иметь в школе невестку директора наших шефов совсем неплохо. А тут все сходится. Но не это было для меня главным. И с чего она решила, что вы дочь Козьмичева? Он ведь русский. И жена у него первая, я ее знала, была русской. Так что, Елена Павловна, простите, но я не вижу оснований для Вашего увольнения. Прошу Вас еще подумать. Если не передумае-те, то... Но я бы хотела, чтобы Вы у нас работали долго. Об оскорблении могу лишь еще раз сказать, что это действительно мерзкий случай. Тем более, что Вы русская... Вот ведь! Знает, что сама в своем уходе из школы виновата. Так нет! Евреи, видите ли, виноваты. Это мы умеем. Но простите меня за вульгарность, плюньте! На больных не обижаются.