Влажные Области

и у меня там ничего не заросло. А им я ничего не скажу. Нужно использовать эту

возможность и свести моих родителей. Чтобы соединилось то, чему суждено быть

вместе.

Сначала я переворачиваюсь на живот и медленно свешиваю ноги с кровати.

Из своего запаса обезболивающих я беру одну таблетку и глотаю ее. Она

пригодится мне в дороге. Я подготовила свой организм к длительному

путешествию изнутри. Но не снаружи. На мне все еще этот костюм ангела,

который завязывается сверху на узел. А снизу вообще ничего нет. В этом нельзя

ходить даже в больнице, да, Хелен? Даже пациентам с больной задницей. В

коридоре и в кафетерии полно народу. Со скоростью улитки я подхожу к шкафу с

одеждой, который встроен в стену для экономии места. Мама же сказала, что

положила мне туда вещи. Я открываю дверцу. Только штаны от пижамы и

футболки. Не пойдет. Чтобы надеть штаны от пижамы, придется наклониться,

сначала вставить одну ногу, потом вторую. Ой. Это целое испытание для задницы.

Мама совсем не подумала о моем халате или о чем-то попроще. И что теперь,

Хелен? Я медленно возвращаюсь к кровати и снимаю простынь. Я заворачиваюсь в

нее и завязываю узлом на плече так, что выгляжу как римлянин на пути в сауну.

Так вполне можно ходить в больнице. Никто и не поймет, от чего на простыни на

самом деле несколько маленьких коричневых пятен. Они могли бы быть и от того,

что всегда, когда я сосу карамельки Werther's Original, я пускаю слюни на

простынь. Очень правдоподобно, Хелен. К счастью, тебя никто не спросит об

этом. Люди не такие. Они не хотят знать все подробности. Поехали. К двери. Я не

выходила из палаты уже три дня. А мне вообще можно ходить? Ну да, о

нормальной ходьбе и речи быть не может. Но можно ли мне вообще ходить по

коридору как умирающая бабулька? Если я попадусь, то меня могут отправить

обратно в палату. Лучше не спрашивать. Открываю дверь. В коридоре много

людей. Все чем-то заняты. Очевидно, здесь все друг друга знают, они смеются и

передвигают какие-то предметы. А мне кажется, что они только делают вид, что

работают на случай, если на этаж заглянет шеф. Они не хотят, чтобы заметили,

как они курят в комнате медсестер. Лучше болтать, передвигая что-то в

коридоре. Меня вам не провести. Очень медленно я ковыляю мимо них. Никто не

здоровается со мной. Думаю, я иду так медленно, что в суете они вообще не

замечают меня. В коридоре так же светло, как и у меня в палате. Линолеум

отражает свет от пола. Выглядит как серая вода. Я иду по воде. Это по-любому

действие обезболивающих. Я знаю, как пройти к лифту. Через несколько дней

уже знаешь это. План побега. Я всё время лежу с болями в палате, но совершенно

точно знаю дорогу, не осознавая этого. От двери налево. Весь коридор завешан

ужасными картинами с Иисусом. Их повесили медсестры, чтобы понравиться

своим родителям. Они же все равно рано или поздно попадут сюда – родители.

Проктологическое отделение. Онтология. Паллиатив. Что-то из этого будет точно.

Если они не будут ухаживать за ними дома, что я считаю лучшим вариантом. Я

иду, сильно наклонившись, и держусь за живот, так как в такой позе я не достаю

до задницы. Она болит. Я у стеклянной двери, которая ведет к лестнице. Мне

надо сильно, как Робин, нажать на кнопку, и огромная стеклянная дверь

полуавтоматически открывается. Я стою, не прохожу. Я не взяла деньги. Блин.

Придется возвращаться. И на обратном пути меня никто не замечает. Наверное,

мне можно медленно ходить. Мне можно и самой обрабатывать свою рану. Это же

самое негигиеничное место из всех, которое Робин только может себе

представить. Палата 218. Моя. Открываю дверь и захожу. Снова тишина. Из-за

своей идиотской забывчивости я зря потратила много энергии. Я заглядываю в

ящик своего металлического стола. Там лежит немного денег. Должно быть,

мама положила, когда я спала. Или она говорила мне об этом? Или мне это

приснилось? Что за память? Во всяком случае, деньги у меня есть. По дороге я

держу их в руке. Простыней с карманами еще не придумали. Задница привыкает к

движению ног. По сравнению с первой попыткой я иду немного быстрее. Это

точно из-за того, что постепенно начинает действовать таблетка. Всю дорогу я

пялюсь в пол. Посмотрим, докуда я дойду, и никто не спросит у меня о моем

внешнем виде. Я нажимаю на кнопку. Дверь открывается, и на этот раз я прохожу

через нее. Лестница как новый мир. Здесь смешиваются различные болезни. Тут

ходят не только пациенты с больной задницей и медсестры проктологического

отделения. Старая женщина с воронкой на носу проходит мимо меня. Шланги из

носа заканчиваются в сумочке, прикрепленной к ходункам.

Наверно, у нее болит что-то в голове, это не из области проктологии. Хоть

какое-то разнообразие. Она заплела красивые седые волосы в длинную косу и

несколько раз обмотала ее вокруг головы. На ней красивый халат. Черный с

огромными розовыми астрами. И красивые тапочки. Из черного бархата. Через

тапочки заметна шишка на стопе. Это ганглий на большом пальце ноги. Он растет

в бок, возвышаясь над остальными пальцами. И поэтому он давит на суставы

пальцев ног, и они выпирают. Пока он не окажется далеко от ноги. Таким

образом, шишка обладает разрушающей силой. Со временем она порвет всю

обувь. И эти черные бархатные тапочки скоро тоже порвутся из-за этого. Теперь

пальцы, как зубы в челюсти, которые толкаются, вытесняют друг друга и

становятся кривыми. Но в этой борьбе побеждает большой палец. Я это знаю. У

меня тоже есть шишка на стопе. У нас в семье она есть у всех. И со стороны отца,

и со стороны матери. В принципе, очень плохие гены, если посмотреть на

ситуацию в общем и целом. Так как большой палец хочет быть на месте

маленьких пальцев, их надо постепенно удалять. У моего дяди, бабушки, моей

мамы почти не осталось пальцев. И так будет продолжаться до тех пор, пока их

ноги не будут похожи на копыта черта.

Я снова хочу думать о чем-то прекрасном и ищу еще что-нибудь,

заканчивая разглядывать бабушку.

Да, даже вены у нее на ногах красивые. Раньше такие рисунки из вен я

назвала бы расширением вен. Но я как-то спросила. Они называются варикозом.

Всё в ней красиво. Кроме шишки и шлангов. Но шланги скоро уберут. Надеюсь,

она не умрет с ними.

Я вызываю лифт и держу кулачки за симпатичную старушку, и здороваюсь с

ней очень громко.

На случай, если она плохо слышит. Старые люди часто пугаются, если с

ними кто-то начинает разговаривать. Они уже привыкли быть невидимками для

других. Но очень рады, если кто-то их все-таки заметил.

Лифт приехал сверху.

Я могу определить это по красной стрелке. Насколько я помню со времен

моей стерилизации, кафетерий находится на нулевом этаже.

Двери лифта раскрываются посередине с громким скрипом и приглашают

меня войти. В лифте больше никого нет. Хорошо. Я нажимаю на кнопку U [прим.

нулевой этаж].

Там рядом и кафетерий. Во время поездки в лифте я поднимаю мою тогу

рукой, в которой я держу деньги, а другой рукой вытаскиваю сделанный своими

руками тампон. Он весь в крови и слизи, я кладу его рядом с кнопками.

На самое видное место в лифте. Прямо снизу расположен поручень, чтобы

держаться, похожий на перила. Я складываю окровавленный скользкий тампон

подковкой и кладу его прямо посередине поручня. Получилось. Снова опускаю

тогу, как будто ничего и не произошло. Дверь открывается, там стоят двое

мужчин. Отлично. Должно быть, это отец и сын. В этой семье тоже немного

говорят о важнейших вещах жизни. Я вижу это по их лицам. Отец болен. У него

серо-желтое лицо, он в халате. Может быть, он заболел из-за курения? Сын,