Люди Церкви, которых я знал

Укрепившись мыслью, что Бог направит бур отоларинголога туда, куда нужно, монах постарался стойко перенести болезненную операцию. А история с этим монахом закончилась вот чем.

Один врач из России, приехавший паломником в Грецию, во время очередных испытаний для больного монаха посетил его монастырь. Перед этим монах ушиб ногу, которая стала чернее его рясы. От монаха, сопровождавшего паломника, он услышал, что тот, хотя и слепой, но очень хороший врач и христианин: в своей московской больнице он ежедневно занимается больными с полвосьмого утра до одиннадцати вечера и позже. Больной сказал:

– Ладно, позовите его. Хотя что может сделать слепой врач?

Придя, врач положил его ноги на своё бедро, перекрестился, помолился на своём языке и, молясь, начал гладить ногу настолько мягко, как будто вовсе её не касался, даже поверх носков. Он, никого ни о чём не спрашивая, обнаружил, что ноги больны, определил участки с плохим кровообращением, диабетическую невропатию и ушиб на ноге. Он преклонил колени и продолжил молитву, не переставая гладить. Монах, переполненный радости, спросил:

– Чем это он сейчас занимается, лечением или вычиткой?

Закончил врач словами: «Молитвами святых отец наших…». На другой день не было ни болей, ни почернения.

Этот врач и молодой профессор принадлежат к противоположным мирам, которые никогда не пересекаются.

Мать чувствует, что кроется в тайниках души её ребёнка

Шёл Рождественский пост 1962 года. Игумен монастыря сказал одному из иеромонахов:

– Твоя мать выразила желание стать монахиней. Как ты думаешь, может, постричь её сейчас, во время поста?

Итак, его мать стала монахиней. Надев рясу, она сразу помолодела и стала красивей.

В своё время она, пропитанная духом марксизма, была категорически против выбора своего сына. Как-то раз она открыла моряцкий сундук и сказала сыну:

– Дай-ка сюда свои руки. Опусти их в сундук.

Вдруг она резко захлопнула крышку и, удерживая её, стала безжалостно избивать своего сына, чтобы тот и думать не смел о монастыре. Но ни побои, ни другие наказания не охладили в нём стремления к монашеству. В конце концов, получилось так, что не сын пошёл за матерью, но мать стала на путь сына, и игумен постриг её с именем Феоктиста в честь преподобной, мощи которой покоятся на её острове.

В приёмном зале монастыря, как принято в таких случаях, было предложено угощение в честь новопостриженной. В то время, пока все желали ей доброй кончины, игумен спросил, довольна ли она тем, что её сын стал иеромонахом. И вдруг эта старушка как-то очень дерзко крикнула: «Нет!»

Воцарилась мёртвая тишина, положение получилось очень неудобное. Все сидели с раскрытыми ртами, никто не издавал ни звука. Каждый думал: «Если ты этим недовольна, то зачем тебе было принимать монашество?» Так как на лицах у всех был написан немой вопрос «Почему?», то она закончила: «Я была бы рада, если бы он остался таким, как есть, до конца».

Минуло совсем немного лет, и все увидели, насколько точным оказалось предсказание неграмотной матери. Её сын не только не остался таким, каким был тогда, но даже стал нападать на христианскую веру, как второй Казандзакис^[92]. Не знаю, насколько хорошей была кончина матери, но её урок о том, что мать лучше всех знает своего ребёнка, я усвоил. С тех пор я всякий раз прибегаю к нему, когда кто-нибудь приходит, чтобы остаться в моём монастыре и посвятить свою жизнь служению Богу.

О том, как ухоженные руки священников могут губить души людей

Одним холодным вечером в монастыре Иоанна Богослова на Патмосе наш старец, человек учёный и большой любитель аскетической литературы, из одной старинной книги читал мне разные истории о подвигах отцов. Много историй я тогда услышал, а та, что особенно запомнилась, была о Василии Великом. Когда он подвизался в Понтийском имении своих родителей, то, кроме всего прочего, трудолюбиво и старательно возделывал землю. Этот участок, который годами никто не обрабатывал, стал совсем диким. Прежде всего, ему нужно было вырубить колючие кусты и бесплодные деревья, а потом уже заниматься почвой, и эти благословенные труды так изранили его руки, что он, стоя в церкви, прятал их под фелонью.

Едва став монахом, я старался избегать всякой ухоженности рук и ног, которых я не обувал. Не знакомый с тяжёлыми работами – переноской камней и обрезкой ветвей, – я очень быстро утратил всякую ухоженность, которая у меня была благодаря перу и карандашу. Однажды я случайно ударил себя по руке ломом, боль была нестерпимой. «У всех святых были израненные руки, поэтому и я должен быть безжалостным к себе», – постоянно повторял я самому себе.

Прошли годы, и Бог поставил меня духовником^[93]. В монастыре, где я служил, на исповедь приходили сотни людей. Среди них была и одна женщина, которую люди за блудную жизнь называли потаскухой. В числе исповеданных ею грехов был и тот, что связан с целованием рук.

– Я стремилась, отче, целовать руки клириков, особенно безбрачных, чтобы получать удовольствие от их ухоженности. Наслаждение от этого, подобно электрическому току, проходило у меня по всему телу. Лобзание становилось настоящим поцелуем, который я повторяла и дважды, и трижды, чтобы прикосновение к ухоженной руке доставило мне ещё больше наслаждения.

Тогда я вспомнил Василия Великого и мысленно поблагодарил своего старца, внушившего мне мысль о суровой аскезе. Я никогда не пользовался перчатками и любую работу делаю голыми руками. Этому учу я и своих монахов, которые сопровождают меня на пути молитвы и послушаний вот уже сорок лет.

Плач по тыкве

Я знаю о двух людях, которые плакали по тыкве – растению, которое почти не требовало ухода, особенно в старые времена, когда атмосфера ещё не утратила своей благорастворённости и земля – плодородия, а болезней было не так много и большинство из них переносилось легче. Все болезни и у людей, и у растений лечили окуриванием серой; были даже люди, которые занимались только этим и назывались «сероокуривателями». Если случалось, что зачахнут две-три тыквы, то это не было большой потерей для огородника. Тем не менее, я дважды слышал, как об этом растении рыдали и сокрушались.

У крестьян тыква за быстрый рост и созревание считается «нахальным» растением. Едва вечером завяжется плод, как наутро его уже можно срывать. Поэтому и человеку, который хотел показать себя, говорили такую пословицу: «Когда это ты успел стать тыквой? Когда это у тебя успела вытянуться шея?»

История о том, как пророк Иона проповедовал покаяние в городе Ниневии, хорошо известна, прекрасна и правдива, так как и Сам Господь в Своём учении приводил из неё один эпизод для подтверждения Своего Воскресения: «Как Иона провёл три дня и три ночи в утробе чудовищной рыбы и был извергнут ею невредимым, так и Сын Человеческий проведёт три дня во чреве земли и будет воскрешён Своей собственной силой»^[94]. В конце концов Ионе пришлось-таки проповедовать в грешном городе, который спасся благодаря своему покаянию. Спасение города огорчило пророка, потому что из-за покаяния ниневитян его угрозы могли показаться пустой болтовнёй о возможной опасности. Желая утолить печаль своего сердца, рассерженный пророк пошёл в пустыню, чтобы отдать себя дневному жару и ночному холоду. Но благой Бог, чтобы вразумить капризного пророка, воспользовался нахальной тыквой. Утром её росток показался из земли и вскоре превратился в тенистое деревце, но к ночи червь подточил его, оно завяло и Иона, наслаждавшийся прохладой под пышными листьями, стал оплакивать его с плачем и рыданием.

– Мне не нужны были от тебя плоды и цветы в пищу, только твоя тень, а ты предала меня солнцу. Как хорошо мне было в твоей тени, даже Бог не нашёл бы меня, а ты поддалась червю и предала меня. Даже кит не укрывал меня лучше, чем ты. Что я сделал тебе, тыква моя, что ты предала меня в руки врагов моих? Но ты сама пришла ко мне и сама оставила меня. Кто послал тебя и кто забрал? Из-за этого я остался сжигаемый солнцем в раскалённой пустыне. Прежде чем услышать от меня хотя бы одно «спасибо», ты сказала мне «будь здоров». Какое тут будет здоровье с дневной жарой и ночным морозом? Кто сглазил тебя, наглое растение, что из тебя ушла жизнь, ведь ни один человек не проходил здесь? Может, это мои глаза тебя сглазили из-за того, что ты так быстро выросла и дала мне приятную тень? Даже Аврааму, другу Божию, не было такого счастья: ему приходилось самому разбивать шатры в пустыне. Может, ты пришла и ушла по воле Бога? А я-то гордился тем, что ты сама меня полюбила.