Вдоль по памяти. Шрамы на памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства (СИ)

Под деревом в кресле с велосипедными колесами дремала седая пожилая женщина. Несмотря на лето, ноги ее были укутаны толстой шалью с разноцветными квадратиками. Большие круглые очки висели на самом кончике ее носа. На табуретке, стоявшей рядом с креслом, лежала толстая книга и пачка папирос. На пачке было нарисовано темно-голубое небо, снежные горы и мчащийся на черном коне всадник. А внизу было написано: "Казбек". Дядя Казимир очень громко сказал ей в самое ухо:

- Мама! Это сынишка Николая.

Женщина подняла голову и посмотрела по очереди на всех. Затем голова ее наклонилась вперед, и она снова задремала.

- Это мама моей жены, Гали. Она после бомбежки в Минске совсем плохо слышит. А жена сегодня на дежурстве в больнице. Она у нас медсестра. - уважительно сказал дядя Казимир.

После того, как мы помыли руки, дядя Казимир пригласил нас на веранду, сплошь укрытую диким виноградом. На круглом столике лежала стопка школьных учебников для второго класса. Совсем, как у Петра Исаковича, учителя, жившего на квартире у наших соседей Гусаковых. Даже толстый красный карандаш так же лежал на одной из чистых тетрадок.

- Вы учитель? - вырвался у меня вопрос.

Отец, наклонив голову в сторону, качнул ею. Это могло означать "Ну и ну", или то, что я задал ненужный вопрос. Однако дядя Казимир очень серьезно ответил мне:

- Да, учу маленьких детей писать и читать. Ты тоже этой осенью идешь в первый класс? А у меня первый класс был в прошлом году. В каком классе мои ученики будут в этом году?

- Во втором. - без запинки ответил я.

- Правильно.

Пока мы говорили, отец нарезал очень ароматной колбасы, которая называлась краковской, огурцы, лук, помидоры и хлеб. В это время открылась калитка. Во двор вошел Алеша. Он долго плескался под струей воды из колонки, вытерся собственной майкой и растянул ее на проволоке. Тщательно причесав волосы, Алеша присел к столу. Отец спросил:

- Ты Маньку видел?

Манькой была бригадирша.

- Манька в Атаках, - ответил Алеша. - Она должна была пойти к Бекерману с зубами. Там и буде нас чекать.

Когда мы уходили, дядя Казимир подарил мне коробку цветных карандашей, на которых была нарисована яркая радуга, а внизу было написано: "Искусство", 6 штук.

Следующим летом, тоже перед школой, когда я должен был идти уже во второй класс, отец, вернувшись от деда, сказал:

- Завтра поедем на станцию, на базар. Будешь помогать деду продавать арбузы и дыни. А то деньги некому считать.

Я обрадовался. Станция - это Дондюшаны. Но все старые люди в селе говорили, что едут на станцию. Насчет денег я знал, что отец шутит. Деньги всегда считает сам дед.

Считал он их медленно. Сначала раскладывал на кучки самые крупные, потом меньше, потом еще меньше. А потом считал еще раз, откладывая по сотне. Каждую сотню дед отделял сложенной вдвое денежкой из этой сотни. Да и говоря о сумме денег, он так и говорил: тринадцать сот, семнадцать сот. Было ясно, что он имел в виду: тысяча триста, тысяча семьсот. Копейки у него тоже были раздельно. Белые были отдельно от желтых.

А в те годы все ходили и ездили только на станцию. Название Дондюшаны прочно привилось, когда стал работать сахарный завод. Он так и назывался: Дондюшанский сахарный завод.

Когда меня разбудили, я вскочил довольно бодро. Умылся, против обыкновения тщательно почистил зубы с зубным порошком в круглой коробочке "Свобода". Застегивая сандалии, язычок ремешка тщательно заправил в окошко пряжки. Попросил у мамы носовой платок. Подавая мне платок, мама весело улыбнулась. Я даже знал, почему. Потому, что с нами ехал дед.

Дед говорил, что настоящий интеллигент всегда ходит с постриженными ногтями, начищенной обувью, правильно завязанными шнурками, чищеными зубами и чистым носовым платком в кармане. Когда я приходил к нему в грязных от ила сандалиях на таких же грязных, после ловли лягушек по канавам, ногах, с широкими черными полосками грязи под ногтями на растрескавшихся и постоянно кровоточащих заусеницами пальцах, дед никогда не ругался. Он только смотрел на меня, как будто о чем-то сильно сожалел. Я не любил, когда меня жалели. Было проще, когда ругали. После выволочки я снова чувствовал себя вправе ходить и делать все так же.

Наконец показалась подвода. Правил отец. Дед сидел за отцом, вытянув ноги поперек телеги. Телега была заполнена арбузами и дынями. Возле деда примостилась корзина с грушами. Я сел рядом с отцом. Выехали за село. На спуске телега стала напирать на лошадей. Широко разойдясь, они с трудом сдерживали напор телеги. Отец натянул вожжи. Лошади встали. Отец соскочил и подставил под заднее колесо гальму (башмак). Лошади пошли легче. В конце спуска отец снова остановил лошадей и убрал из-под колеса гальму. На старом деревянном мосту у Плоп телегу затрясло. Арбузы подпрыгивали.

Затем дорога повернула направо. Проехали мимо крошечного домика на отшибе, где жил одинокий старик. Недалеко от его дома на столбе был установлен громкоговоритель. который в то время его почему-то называли грамофоном с одним "м". Фамилию и имя старика никто из жителей окрестных сел не знал. Все называли его Грамофоном. Скоро домик с Грамофоном остался позади.

На объездной старинная дорога поворачивала направо, в сторону далекого леса. Проехали мимо извора, прикрытого огромным плоским камнем с круглым отверстием в центре. На камне лежала длинная палка, заклиненная в маленькое деревянное корытце.

- Что это такое? - спросил я отца.

- С помощью этого корытца с палкой достают воду для питья. А называется это корытце - ходачок.

Узкой, довольно длинной дорогой проехали лес. На опушку выехали у огромного дуба. Показывая на дуб, дед, часто дыша, сказал:

- Это очень старое дерево. Говорят, под этим дубом останавливались на отдых турки.

Когда проехали пологий перевал, показалась колокольня церкви.

- За церковью находится базар. А церковь эту в тридцать седьмом строил Назар Желюк. Потом он был председателем у нас, а сейчас в Скаянах. А твой отец на время строительства работал подносчиком.

Наконец через угловые ворота въехали на базарную площадь. Я с любопытством осматривал церковь, ее незамысловатую кладку.

- А может вон тот камень подносил для кладки Назару как раз мой отец?

Телеги на базаре расположились в длинный ряд. Выбрав место, отец заехал и освободил коней от уздечек и повесил на дышло опалку - большую торбу на палках, заполненную овсом. Овощи и фрукты продавали прямо с телег. Дед достал свой безмен и стал ждать покупателей.

Я огляделся. Площадь была огромной. В самой нижней части базарной площади высилось мрачное деревянное здание с узкими окнами.

- А что там? - спросил я у отца, показывая на деревянное здание.

- Это МТС и школа механизации. А вон там общежитие школы. - сказал отец, показывая на приземистое здание с толстыми колоннами на правой стороне площади.

К деду стали подходить первые покупатели. Они сами выбирали арбузы. Выбрав, отдавали деду. Дед взвешивал и, взяв деньги, отдавал арбуз. Некоторые женщины просили деда посмотреть, зрелый ли арбуз. Дед вырезал аккуратный треугольничек корки с мякотью и демонстрировал сомневающимся цвет мякоти.

- Помогай деду, а я пойду по делам. - сказал отец.

Взяв свернутый мешок под мышку, отец ушел. А я, видя, что дед справляется самостоятельно, стал осматривать телеги, с которых крестьяне продавали овощи и фрукты, выращенные на своих огородах. Вдоль телег прохаживались цыганки, предлагая всем погадать. Босые немытые цыганята сновали между телег. То и дело раздавались окрики:

- Отойди от мешка! Ты смотри, один заговорил зубы, а остальные украли сливы! Вот напасть!

Совершенно неожиданно, как из-под земли, появился отец с мешком на спине. В мешке отчаянно визжал и трепыхался поросенок. Мешок был прочно завязан. Отец опустил мешок с поросенком на землю и, достав из кармана еще одну веревку, привязал к колесу мешок и задвинул его поглубже под телегу, в тень. Затем, не сказав ни слова, снова растворился в базарной толпе.