Нам нужна великая Россия (СИ)

Поднявший снежную порошу ветер выгнал прочь это наваждение, и на Синем мосту вновь оказались просто мятежники.

- Сдать оружие! Вас не тронем, только зачинщиков, - поднял кверху правую руку Кутепов.

Он вышел вперёд, в первую линию. Один-единственный выстрел, шальная пуля, и его бы...Но полковник был спокоен, как никогда. Сейчас он был в бою, а значит - в своей родной стихии. В бою - против своих...

- Знаем мы охвицерское "не тронем"! - буркнул какой-то нижний чин, судя по форме, выправке и манере держаться, фельдфебель. - Всех перевешают! Ха! Ребятки, что мы на то господам охвицерам ответим, а?!

И толпа на Синем мосту ответила гоготом.

Кутепов пожал плечами.

- Товсь! - его ответ был коротким донельзя.

Не успел тот задорный фельдфебель повернуть лицо свое в сторону Кутепова, как раздался винтовочный залп. Стреляли не в воздух, как то было еще прошлым вечером, - а прямо в людей. И этот огненный дождь остудил "храбрецов".

Кто-то из "тех" упал на заснеженный мост, иные - обхватили руками перила, а многие и вовсе перевеселись за них и попадали на невский лед. Но что же произошло с живыми!

Они не стали отстреливаться: в смятении, страхе, повергнутые в шок неожиданной смелостью правительственных войск, они бросились кто куда. И попали в толпы зевак.

Да-да, зевак: огромное число петербуржцев высыпали на мостовые, чтобы вживую, вблизи наблюдать за разворачивающимися событиями. То тут, то там мелькали фуражки гимназистов и студентов: эти в любую секунду готовились присоединиться к восставшим в борьбе с "ненавистным режимом", который заставляли их учиться. Позади этих "фуражек", вдохновенно вглядываясь в небеса, высились преподаватели, ординарные профессора и приват-доценты. Они выводили свои аудитории на улицу с криками: "Революция началась!" - тем самым подставляя их под шальные пули. Приват-доцентов и профессоров как раз и можно было определить по этим мечтательным взглядам. Когда студенты просто буйствовали, распевая "рабочую марсельезу" или декламировали "левые" стихи, эти смотрели с этаким бесноватым огоньком. Годами они штудировали, вгрызались в нудных социалистов-материалистов, спорили друг с другом о превосходстве Фурье над Оуэном, а Маркса - над всеми остальными, с жаждой ловили каждое новое веяние, чтобы через год, а то и меньше, навсегда от него отказаться. И вот с каждым этим годом в их сердцах, в их душах все жарче горело желание наконец-то воплотить последнее слово истины - последнее западное учение. Для них то было настоящим Делом, не тем дельцем вроде обучения грамоте хотя бы одного русского мужика, но способ их всех облагодетельствовать. Только на такое Дело и стоило разменивать свои великие способности. И вот костер этой страсти разгорался, едва появлялся шанс совершить Дело. Вот по ним, этим кострам, и можно было разглядеть настоящих делателей этой революции. Кострам, которые горят только Там...

Публика всколыхнулась и прянула в разные стороны. К криками и возгласами, она потянулась в разные стороны, подальше от выстрелов. Кто-то закричал "Пулеметы!", и крик этот, казалось, подхватили даже кутеповцы. А пулеметов-то и не было...

Полковник кивнул. Выполненный приказ не отозвался в нем радостью, только болью. Сердце обливалось кровью от осознания, что там, на фронтах, армия сражается с внешним врагом, а им здесь...Здесь...Он махнул рукой,тем самым давая приказ двигаться дальше.

- Поднимайте раненных! - скомандовал Кутепов. - Помогите им. А кому поздно...

Он не продолжил. Все и так было понятно.

Столыпин обернулся: позади будто бы...Точно! Служащие понемногу разбежались. Верно, когда дали первый залп, или когда натолкнулись на "заставу" у Синего моста...Мда...Может быть, кто-то поспешил домой, спасать семью, или посчитал, что в одиночку добраться до Петропавловки проще? А иные, быть может, уже перебегали в другой лагерь. Кто их знает? Но, как ни странно, Барк остался. И пусть он дышал еще тяжелее, поминутно обмахивая шапкой алые до синевы щеки, в глазах его нет-нет, да мелькала решимость. Ну в самом деле, что такое какая-то там пальба для человека, добывавшего кредиты Российской империи?..

Барк поднял руку с зажатой шапкой кверху, помахав Столыпину: все хорошо, Петр Аркадьевич, все живы...

Снова звон разбитого стекла. И...

Петр Людвигович смешно насупил брови и тряхнул знаменитыми, "барковскими", усиками. Он, кажется, сам улыбнулся этому движению и виновато развел руками.

"Непотопляемый Барк" выбросился на мель: он падал, а на правом его боку - шуба распахнулась - расплывалось алое пятно. Он падал. Падал. Премьер рванулся было. Рванулся...Но он не успевал, он просто не успевал: ведь не повернёшь же время вспять?..

Солдаты подхватили падавшего Барка. Он все еще виновато улыбался, уставившись куда-то вдаль. Виновато. Он, министр финансов, переживший всех и вся на своем посту, он - виновато?

Столыпин растолкал солдат и служащих, обступивших Барка плотным кольцом. Министр финансов лежал на кем-то наспех сложенном полушубке. Слова давались ему трудно, судя по лицевым судорогам, но голос звучал донельзя ясно и чисто:

- Ну, что, я повоевал? - непотопляемый Барк сохранял чувство юмора даже в такой ситуации. - И, доложу вам, неплохо.

Даже в этой фразе звучала его извечная заносчивость и самоуверенность. Но вот следующие его слова полнились уже совершенно другими звуками.

- Ты мне обещай, - Барк, кажется, никогда не называл до того премьера на "ты". Но сейчас-то можно, все ему было можно, этому севшему на мель непотопляемому Барку. - Обещай. Вот перед ним. Что...Охранишь...Охранишь...

Глаза его, все еще устремленные куда-то вдаль, поверх головы Столыпина, остекленели. Тело его сразу как будто бы расслабилось, точно наконец обрело долгожданный поход, точь-в-точь как тетива лука.

Столыпин оглянулся, стараясь отыскать точку, в которую смотрел Барк. То был купол Исаакия. Значит, не к премьеру Барк обращался на "ты", а к кому на "Вы" обращаться не принято...

Премьер повернулся к Барку, опустился на колени и смежил ему веки. Большего он сделать не мог. Но что делать с ним? Что делать с телом несчастного? Будь сейчас иное время...

Тут, на счастье, раздался грохот мотора: грузовой автомобиль спешил со стороны Адмиралтейской набережной. Кутепов быстро нашелся.

- Быстро! Собрать погибших! - он едва не выпалили "и тех, и этих", но вовремя сдержался. Свои же, все-таки, русские, хоть и бунтовщики. - Остановить мотор! Погрузить на него! Выполнять!

Полковник, кажется, всегда находил выход из сложной ситуации. Столыпин уже подумывал, что надо порекомендовать Государю дельного офицера. Такие на фронте будут нужны, ой как нужны! А может, он фронтовик и есть...Черт его знает! О Кутепове, кажется, все узнали словно бы из воздуха: знание, что этот полковник - Кутепов, и ведет подмогу, пришло само собой. Восстанавливать же ход дня премьеру было некогда, подумать бы о предстоящей минуте.

Мотор, оказывается, был послан Хабаловым: сюда загрузили несколько ящиков патронов и сумки с сухарями. По словам сопровождавшего груз прапорщика, большего Хабалов выделить не смог: за Арсенал шел ожесточенный, нервный бой.

Впервые за тот день Столыпин увидел в глазах Кутепова нерешительность и сомнение. Но, к счастью, выражение то сразу сменилось на былую уверенность. Внимательно дослушав доклад прапорщика, Кутепов отдал приказ двигаться с удвоенной скоростью к Зимнему. Да только вот...

У Исаакия их ждала огромная толпа, в две, а может, три тысячи человек. Солдатские шинели перемежались здесь со студенческой формой и дамскими шубами. Вот последние Столыпин помнил особенно отчетливо. То тут, то там, у ступеней Исаакия, мелькали женщины, весело распевавшие революционные песни и упивавшиеся ощущением скорой свободы. В этом они едва ли не обходили на все два корпуса студентов и приват-доцентов. Со стороны набережной сюда стекались люди. Даже с Синего моста можно было разглядеть красные ленточки или красные "морды": так, во всяком случае, выразился шедший по левую руку от Столыпина ефрейтор. Премьеру надолго запало в душу это выражение. От него веяло...Вечностью момента, что ли?..