Философский камень

Вырезка из газеты «Известия»… Поздняя осень 1932 года…

Наткнулся он на эту заметку только в мае 1935 года, будучи во Франций. Листал в посольском архиве подшивки русских газет — тогда, после подписания франко-советского и чехословацко-советского договоров о взаимопомощи, повысился интерес к Советскому Союзу, — и вот…

«Любопытная находка» — так озаглавлена была заметка. А далее в ней говорилось: «В селе Н-ском, Читинской области, во дворе колхозника Силантьева, под амбаром, обнаружено несколько чемоданов, наполненных книгами, рукописями ц древними пергаментами. Как выяснилось, эти чемоданы там были спрятаны еще в 1920 году какой-то группкой разбитых белобандитов, бежавших в Маньчжурию под ударами Красной Армии. По мнению специалистов, некоторые книги и рукописи, особенно пергаменты, представляют научный интерес. К сожалению, значительная часть их безнадежно погублена, подмочена, разрушена плесенью и изгрызена мышами. Личность, кому принадлежали эти чемоданы, устанавливается».

Боже, как тогда дрогнуло сердце! Это же книги и рукописи его русского отца, безвестно ушедшего в небытие. Это же те бесценные сокровища работы напряженной аналитической мысли, которые могут и денежно обогатить и нравственно возвеличить владеющего ими человека… Ведь даже в сухой газетной заметке, напечатанной в стране, где ни во что астрально-мистическое не верят, все-таки признается, что найденное представляет научный интерес. Они расценивают свою находку, безусловно, только с точки зрения антикварной. А если бы им было доступно то кредо, с каким трудился над книгами, манускриптами и собственными рукописями отец, что тогда сказали бы эти люди?

Даже он, Вацлав, Виктор, сын родной, не очень уверен, что разгадал ведущую идею своего отца. Но стоит тщательнейше перебрать теперь, пересмотреть все до единого листочки заветных рукописей, вникнуть в каждое их слово, и квинтэссенция отцовских мыслей, без сомнения, откроется, как дверь в волшебный дворец из сказок Шехерезады при заклинании «Сезам, отворись!».

Во всяком случае, к тому, что дал ему в науках Карлов университет и весь последующий опыт в жизни, работы отца прибавили бы многое. Своеобразие философских суждений, оригинальный взгляд на сущность мироздания, взгляд религиозный и одновременно атеистический, способность гипноза — магнетического воздействия на окружающих — все это так приманчиво в человеке, посвятившем себя профессии дипломата. И это пришло бы вместе с рукописями отца. Хотя бы только это! Если не лелеять мечты об ослепительной вспышке таланта в себе, подобного таланту Калиостро и графа Сен-Жермена. Разумеется, с поправкой на двадцатый век.

…А после этого при помощи министерства иностранных дел долгие годы переписки и всяческих уточнений. То обнадеживающих, то повергающих в уныние. Виктор просматривал документы. Доброжелательные и с категорическими отказами. Написанные от руки и напечатанные на машинке. С торжественными типографскими «шапками» и с бледно-фиолетовыми оттисками каучуковых угловых штампов. На глянцевой и оберточной бумаге. С гербовыми печатями и даже, по забывчивости, никем не подписанные.

И общий итог всех этих письменных разысканий: «Найденные, чемоданы, по-видимому, принадлежали известному в Сибири адвокату и постоянному сотруднику зарубежных оккультных журналов, а позже, при отступлении каппелевской армии, возведенному в чин капитана пехотных войск, Андрею Петровичу Рещикову».

Вот оно, самое дорогое!

«Часть книг и рукописей, наиболее сохранившихся, сдана в архив города Читы. Некоторые из них находятся в Хабаровске и изучаются заинтересованными лицами».

Вот оно, самое важное!

«Источенные мышами пергаменты и пришедшие в полную негодность от сырости и плесени бумаги были выброшены сразу же по обнаружении находки, до обследования ее специалистами, и теперь утеряны бесследно».

Вот оно, самое печальное!

А дальше не менее трудная переписка уже о возможности ознакомиться с найденными бумагами сыну Андрея Рещикова, чехословацкому гражданину Вацлаву Сташеку. Ознакомиться. И пока — не больше. Потому что его права наследника советскими организациями не признаны.

Это можно будет потом и оспорить. Главное, поскорее увидеть все своими глазами.

Виктор бережно вложил документы в специальную кожаную папку, подумал, что вряд ли где до Читы она понадобится, и спрятал ее на самое дно дорожного баула, в котором, помимо нескольких смен белья и набора разных медикаментов, был изрядный запас мясных консервов, кофе, сахара и шоколада.

Это по настоянию Марты Еничковой: «Пан Вацлав, вы едете в ту самую Сибирь, где всякое может случиться».

Да, в Сибири, конечно, всякое может случиться. Но едет он сейчас не на санях, зарывшись в солому и лязгая от холода зубами. Военный самолет до Иркутска. А потом международный вагон в курьерском поезде до Читы; если самолет обгонит его и придет в Иркутск вовремя. Обеды в лучших ресторанах. Оставить разве всю эту снедь горничным, на радость их ребятам? Милые, заботливые женщины, им очень нравится, что чех так хорошо говорит по-русски. Отдать? Следует. Но только на обратном пути, что останется. Надо слушаться мудрую Марту.

Он посмотрел на часы. Пора спускаться вниз. Ощупал внутренний карман гагачьей куртки. Бумажник с деньгами, дипломатический паспорт со всеми визами и пропуск на Дальний Восток — все на месте. А пропуск дался нелегко, стоил долгих хлопот. Въезд иностранцам за Байкал закрыт. И хотя с Чехословакией заключен дружеский договор и чехословаков в России любят и уважают, тем не менее он, Виктор, для русских не товарищ Рещиков, а господин Сташек. Господ же следует остерегаться.

Может быть, это и так. Так же, как господам, где они есть, приходится остерегаться товарищей. Примеры: тот же Мацек, Шпетка… Бедная Анка!..

У подъезда гостиницы уже стояла припорошенная снегом машина. Шофер прилежно протирал фланелькой ветровое стекло, затянутое у нижнего края тонким звездчатым инеем. Военный атташе посольства, поскрипывая сапогами, топтался возле шофера, рассказывая, по-видимому, какой-то забавный анекдот, — шофер простодушно посмеивался.

Виктор извинился за некоторое свое опоздание.

— Мне страшно было выходить на мороз, — объяснил он, шутливо похлопывая себя по бокам мягкой и жаркой куртки.

Атташе оценил эту шутку. Коснулся кончиками пальцев своих ушей, побагровевших на резком ветру. Он был одет легко.

— По русской пословице, старость не радость, пан Сташек. А у меня, наоборот, на морозе кровь сильнее играет. Отлично! — сказал атташе и открыл дверцу машины. — Прошу! Но, между прочим, в Сибири сейчас прекрасная погода.

— С вашей точки зрения, пан атташе?

И оба рассмеялись. Вацлаву понравилось, что трудный путь начинается так весело. Это была хорошая примета. А в задуманном деле он очень нуждался в хороших приметах.

Шофер гнал машину быстро, уверенно лавируя между катящимися рядом с ним автомобилями, так, словно они стояли не подвижно, и у Виктора чуточку замирало сердце, когда вдруг свирепо визжали тормоза и его бросало вперед.

— Привыкайте, пан Сташек, — шутил атташе. — В воздухе, особенно над Уральским хребтом, вас будет мотать еще сильнее.

— Пустяки! — хвастливо отозвался Виктор. — Я имел удовольствие перелетать и через Апеннины и болтаться над открытым морем. А кстати, вылетаем мы сегодня не очень рано. Не знаете, пан атташе, где придется нам ночевать?

— Пан Сташек, мой вам совет, — сказал атташе, погасив почти постоянную свою улыбку, — с того момента, как мы вступим на территорию аэродрома, не проявляйте никакого любопытства. Русские, тем более военные, очень не любят этого. И не забывайте, что ваш полет — результат неоднократных переговоров между нашим послом паном Фирлингером и самим советским наркомом обороны. Поэтому отдайтесь воле божьей и искусству русских пилотов. Это сочетание вполне надежно. Не спрашивайте до конца пути ни о чем, кроме одного: где можно выпить хорошего пива. А над каким городом вы летите и на каких аэродромах делаете остановки — не имеет значения. Если увидите на летном поле другие машины, поворачивайтесь к ним спиной.