Китаб аль-Иттихад, или В поисках пентаграммы

Начало деятельности Виктора в роли главы таможенной службы не внушало никаких опасений. Он справил себе красивую белую форму со множеством нашивок и аксельбантов, а также фуражку с высокой тульей и кокардой в виде герба республики Тукуман. Затем на выделенные правительством средства он вновь нанял отряд вооруженной стражи взамен прежнего, который разбрелся в смутные времена. С этим отрядом Виктор почувствовал себя уверенно и обложил налогом, помимо иностранных кораблей, также и всех контрабандистов, рыбаков и даже просто любителей покататься на лодках. Естественно, что поступавшие от этого средства Виктор не сдавал в казну — они издавна составляли как бы узаконенный доход таможенных властей.

Деньги разрушительно действовали на жизненный уклад Виктора, страдавшего склонностью к мотовству. Стоило ему почувствовать себя богатым, как он сразу обрастал массой дорогостоящих привычек и начинал столоваться в дорогих ресторанах, заказывать одежду у знаменитых портных и содержать одновременно множество любовниц. В такие времена Виктор переставал писать стихи и лишь впивал всем своим существом обманчивые услады этого мира. Щедрость и блеск нового начальника таможни поражали воображение обитателей Пуэрто — Кастильо. Их изумление достигло степени религиозного поклонения, когда Виктор купил слона и стал на нем выезжать по своим делам. Слона в городе оставил какой–то бродячий цирк, поскольку животное заболело, но затем Виктор посоветовал дать слону ведро касторки, и тот выздоровел. Виктора прельстило то, что слон умел разговаривать, — как, впрочем, и многие животные в тропических широтах. Слегка подвыпив, Виктор любил беседовать со слоном, который закидывал хобот на спину, как переговорную трубу, и произносил в него все слова, слегка гнусавя. От большинства людей слона отличало полное отсутствие навязчивости в характере: он говорил лишь тогда, когда его спрашивали, все остальное время посвящая неторопливым размышлениям. В течение дня Виктор успевал объехать на слоне, которого он назвал Фердинандом, большинство дам полусвета Пуэрто — Кастильо, распределяя между ними свои милости поровну, как справедливый бог. По вечерам он устраивал пышные приемы в лучшем городском ресторане «Сплендид», заказывая поварам настолько изысканные кушанья, что те сбивались с толку и ему приходилось самому писать для них рецепты. Шампанское и туалеты для своих многочисленных подруг Виктор выписывал из Парижа, костюмы для себя — из Лондона, а из Генуи — асти–спуманте, знаменитое вино, к которому он испытывал особое пристрастие. Понятно, что при таком образе жизни доходов, о которых говорилось выше, Виктору стало не хватать. К тому же он тяготел к игре и спускал немалые суммы в портовом казино, одинаково неудачно играя и в рулетку, и в макао, и в завезенное из России «очко». Поэтому мало–помалу Виктор привык запускать руку в те суммы, которые был обязан в конце каждого месяца переправлять в столицу. Вскоре он оказался не в состоянии покрывать недостачу. Перебрав в голове все возможные источники средств, он не нашел никакого выхода из своего затруднительного положения и, не в силах перенести позора, застрелился из служебного револьвера «смит и вессон». К счастью, попытка самоубийства оказалась неудачной, и тут как раз подоспел Лентяй с крупной суммой денег, причитавшейся Виктору за участие в нескольких налетах. Этих денег хватило ненадолго, всего лишь на несколько вечеров в «Сплендид». Тогда Виктор застрелился вторично — и вновь неудачно. После этого им овладело тупое безразличие к жизни и к собственной судьбе. Лицо его приобрело то выражение, какое бывает у страдающих болезнью Дауна. Часами он созерцал мутным взором столбцы баланса доходов и расходов, курил вонючие местные сигареты и почесывал у себя под мышками. День перечисления денег неотвратимо приближался, но Виктора это уже мало беспокоило. Он сказал себе «будь что будет» и безвылазно сидел дома, махнув рукой на дела и забывая даже кормить своего любимого слона. В один из таких пустых вечеров Виктор понял, что больше не может так жить. «Почему я такой несчастный?» — вздохнул он и полез в ящик стола за револьвером. В том же ящике россыпью катались патроны. Обнаружив, что в результате двух предыдущих попыток самоубийства барабан револьвера опустел, Виктор принялся его заряжать, напевая: «Прима варе, прима варе…» Потянувшись за чайником, он для верности налил воды в ствол оружия, пробормотал: «Бог троицу любит» и вставил ствол себе в рот.

«Остановитесь!» — вдруг раздался звучный голос у него за спиной. От неожиданности Виктор вздрогнул и едва не сломал зубы о сталь ствола. Обернувшись, он увидел того, кто так неслышно вошел в его комнату. Это был стройный молодой человек лет тридцати в темно–синей офицерской форме перуанского флота со знаками различия капитана 1‑го ранга. Фуражку с пышной кокардой гость учтиво снял и держал ее в руке. Виктор невольно залюбовался вошедшим. Пожалуй, доселе ему не приходилось встречать человека, вся внешность которого говорила бы так явственно об аристократизме и благородстве, — не только благоприобретенных, но и полученных по наследству от многих поколений знатных предков.

По общепринятым меркам гость Виктора не отличался красотой: его голова и все черты лица были слишком массивны, складки у рта были слишком резкими, нос имел неправильную форму, как у боксеров. Однако исходившее от капитана обаяние мужественности искупало все эти недостатки. Глаза его светились умом, доброжелательностью и приятной веселостью, очертания рта и подбородка свидетельствовали об упорстве и энергии_{, д}вигался капитан непринужденно и изящно. Он был брюнетом с серыми глазами — сочетание нередкое среди испанских аристократов. «Остановитесь! — повторил капитан. — То, что вы делаете — безумие!» «Пожалуйста, если вы так настаиваете», — пожал плечами Виктор и отложил револьвер. «Я присутствовал в «Сплендид» на одном из ваших раутов и зашел поблагодарить за гостеприимство, — пояснил капитан. — Простите, что я без доклада, но у вас в доме все двери настежь и прислуги нет. Признаться, я никак не ожидал застать здесь столь ужасную картину». «То–то ваше лицо кажется мне знакомым! — воскликнул Виктор. — Но, простите, имени вашего никак не припомню. Был, знаете ли, в подпитии…» «Ну что вы, не извиняйтесь, это так понятно, — возразил капитан. — Вы живете полнокровной жизнью, вас окружает масса людей, всех запомнить мудрено. Не то что мы, морские отшельники: вся жизнь на корабле, поневоле выучишь имена каждого из членов команды. Разрешите представиться: Хенаро Васкес де Руэда, маркиз де Вальдуэрна, капитан 1‑го ранга флота республики Перу. Сейчас командую броненосцем «Пичинча», он стоит на рейде Пуэрто — Кастильо». «Так вы и есть командир этого красавца? Прекрасное судно!» — воскликнул Виктор. «Да, неплохое, — скромно согласился маркиз. — Я, собственно, хотел пригласить вас на борт завтра к ужину. Хочу отплатить вам за гостеприимство. Мне говорили, что мой винный погреб не самый худший в этой части света. Я пополняю его во всех портах, куда мы заходим. Недавно мы ходили с визитом вежливости в Россию, и в Севастополе мне подарили пять бутылок тридцатилетнего массандровского портвейна. Я подумал, что вам приятно будет его отведать, но вижу вас в таком душевном расстройстве…» «Ну что вы, сударь! — замахал руками Виктор. — Это я просто дурачился. Люблю иногда позабавиться, знаете ли…» Маркиз с недоверием покосился на револьвер, но промолчал, Виктор же искренне считал, что говорит правду, поскольку уже совершенно забыл о своем твердом намерении застрелиться. «Польщен вашим приглашением, буду непременно, — продолжал Виктор. — А допускаются ли на ваше судно дамы?» Маркиз усмехнулся. «Я выше предрассудков, — отвечал он. — Конечно же, допускаются, тем более в вашем обществе. К тому же мы сейчас на стоянке, а не в открытом море». «Прекрасно!» — воскликнул Виктор. «Итак, я вышлю за вами катер, — заявил маркиз. — Он будет в семь часов пополудни у южного пирса». После этих слов маркиз откланялся, отказавшись от предложенного Виктором кофе, так как спешил встретиться с торговцем, у которого закупал солонину и сухари для команды.