Суперобединение или второе пришествие Христа (СИ)

Через день-два я ожидал, что пароходство меня отзовёт с "Каялы". За пьяный беспредел.

Но в пароходстве поверили в мою бумагу, а в бумагу про эспераль не поверили. Не поверили третьему механику и в экспертизу состояния крови, в которой не было алкоголя на данное число. Экспертиза была испанская, экспертизу, обиженный до глубины души механик, успел сделать в Марине. Но в России иноземная экспертиза не действительна. Как понял, как теперь известно, - у нас в России, кто первый обвинит противника в пьянстве, воровстве или в беспутстве, тот и выиграл.

Осечка! С "Каялы" меня не списывали!

Мафия чего-то или что-то выжидала, теплоход "Каяла" поставили в Марине на отстойный причал. Без выгрузки.

Я запаниковал. Надо было что-то делать, чтобы в пароходстве обратили внимание на бардак на странном мафиозном пароходе. Надо действовать так, чтобы меня списали и уволили из пароходства.

Зачем богатому работать? Пусть прислуга работает! Вскоре в моём дневнике появилась запись:

Четвёртый штурман Шалаев. Перелом предплечья. 24 февраля 1995 года.

Как опытный и мудрый инквизитор, в течение недели я стравливал третьего помощника капитана Борисова Валерия Фёдоровича и четвёртого помощника капитана Шалаева Сергея Олеговича, выдумывая провокационную чушь о профессиональной пригодности подопытных штурманов.

Наконец они подрались, и Борисов сломал Шалаеву предплечье.

24 февраля 1995 года Шалаева я отправил в больницу порта Марин. Бардак был налицо. Но ингушу-чеченцу, капитану Магасову, казалось, было всё равно.

С Магасовым я тоже стал скандалить, но он не просил мне замены.

Я чувствовал, что ослабевший ступор после общения с Даргавсом и Магасовым усиливается.

Доктору Даргавсу я обещал оторвать голову. Об этом наутро, опасливо оглядываясь, рассказывал мне приятель-цыган, начальник радиостанции Матвеев, по кличке Ба Ку. Цыган Ба Ку с испугом говорил, что я обозвал Даргавса "тупым осетинским чеченцем с раздвоенным змеиным языком". Оскорблённый Даргавс обещал, что в Питере, с помощью земляков, разберётся со мной по-серьёзному.

Я отвечал начальнику-цыгану, что не помню своих слов, хотя в тот день выпил мало. Пришлось вновь обратить внимание на свою заторможенность, на свой ступор.

Ступор

Ступор, в каком-то смысле, был мне на руку, оставаясь якобы в состоянии прострации, фиксировал все действия контрабандистов. Банду поставил на "счётчик", контролировал контрабандистов каждую секунду. В моём кармане лежала калька, где почерком Даргавса было написано:

"Вакулян Азиз Ильич, генерал-лейтенант ГРУ, Москва".

И московский номер телефона. Отсюда следовало, что на этой войне с контрабандистами я не мог воскликнуть, воодушевляясь: "Ребята! не Москва ль за нами?" Поганая Москва была за ними. За погаными.

Имя генерала было какое-то прошлое, айзербайджанское, зороастрийское, персидское. Фамилия армянская, а отечество русское. Координаты генерала понадобились какому-то имаму, и какому-то бен Ладену. Кремлёвский горец обеспечивал переброску в Чечню сто миллионов долларов для террористов, сиречь для чеченцев-повстанцев. Для борьбы с русскими.

Деньги, как знает глупая читательница, находились в четвёртом трюме теплохода "Каяла". Находились. А где они находятся, знает только умненький читатель, и воинствующий, хитрый старпом с "Каялы".

Баба-цензор, глупая представительница российских спецслужб, любительница чтения чужих писем, на дату 1995 год, февраль месяц, прочтёт в моём дневнике такую запись:

Дубровский сошёл с ума. 26 февраля 1995 года. Порт Марин

Стонет братья Киев над горою.

Тяжела Чернигову напасть.

И печаль обильною слезою,

По селеньям русским разлилась.

"Слово о полку Игореве"

25-го февраля 1995 года я "пошёл ва-банк", я спросил второго помощника Дубровского, - заметил ли он странную погрузку четвёртого трюма? Трюм, по-хитрому, изолировали!

Через три часа, вечером, с пеленгаторной палубы наблюдал, как Дубровский, показывая на четвёртый трюм, рассказывает об этой странности капитану-зомби и Гиппокриту.

На следующее утро второй помощник сошёл с ума. Он стал удивительно агрессивен. Моряк напал на радиооператора и начальника радиостанции.

Радиооператора звали Сергеем Геннадьевичем Качаловым. Он был родственником Шверубовича Василия Ивановича, народного артиста СССР.

Начальник радиостанции Матвеев по кличке Ба Ку, был родственник академику Российской академии наук Матвееву Виктору Анатольевичу.

Не обращая внимания на высокопоставленных родственников, Дубровский с мачете, погнался за судовыми связистами. Когда связисты пробегали мимо меня, я шептал им, - ребята, это не сумашедствие!

Приятели-связисты не захотели меня слушать, и забаррикадировались в радиорубке. Дубровский не смог выбить дверь. Странный сумасшедший выбросил мачете, и стал ронять за борт корабельную мебель.

Старпома сумасшедший не трогал, а доктора Гиппокрита-Сильвера испуганно избегал. При виде капитана Магасова грузовой помощник силился что-то сказать, из глаз его катились слёзы, изо рта вырывалось клокотание. Штурман отворачивался от российского капитана, продолжая громить судно.

Тараща сумасшедшие глаза, он крошил всё, что попадалось у него на пути. Скрутив сумасшедшего, сняли агрессию: Гиппокрит успокоил его уколом.

Успокоенный штурман всю ночь простоял на причале, не желая подниматься на борт опасной шпионской посудины. Таких сумасшедших я ещё не встречал. 27 февраля днём, перед отправкой в Санкт Петербург он был почти нормален. Вероятно, мафиозная микстура ослабила своё действие. 27-го, днём, Дубровский отдал на суд капитана Магасова, и доктора Даргавса, тетрадку своих стихов. Я с ненавистью наблюдал за отравителями-критиками. Часы времени приближали двадцать первый век.

Время пробило пять склянок. 27 февраля 1995 года, в 22 часа 40 минут; спустя десять минут после пяти склянок, Дубровского посадили в машину судового агента. Сумасшедшего судоводителя отправили самолётом в Санкт-Петербург.

Доктор Даргавс в этапном эпикризе приписал, что сумашедствие возникло на основе сочинения безграмотных стихов.

Старая нация Даргавса, древняя национальность с детским мировоззрением пещерного человека, отправляла поэта-морехода назад, по этапу, в прошлое.

Кожей я ощущал, как стонет Русь от поганых.

Поэта убрали. Очередь за философом

Черпали мне синее вино,

Горькое, отравленное зелье.

Сыпали жемчуг на полотно

Из колчанов вражьего изделья.

"Слово о полку Игореве"

2-го марта 1995 года, в день рождения главы Федеральной службы контрразведки Российской федерации, в день рождения Сергея Вадимовича Степашина, в ночь его сорока трёхлетия, я решил поделиться информацией с российскими спецслужбами (не с Матвеевым Фомой, естественно), но вовремя одумался.

Ожидая, что следующая будет моя очередь, стал очень осторожен в вопросах питания. И не заметил, как "сумасшедшую" микстуру мафиози всё-таки подлили, хотя в кают компании ел только второе, и не пил даже компота.

Вот тут я обозлился. Хотел симулировать сумашедствие, а меня "кинули". Злой и ещё нормальный, решил подключить к этому бардаку Интерпол, что было для меня чрезвычайно опасно.

Утром пятого марта, чувствуя, что схожу с ума, у меня, как и у Дубровского, "начинает съезжать крыша", заявил капитану, что сбегаю в город попить местного пива, что устал от судовой суеты. Не дожидаясь ответа, сбежал по трапу на берег. Вслед понеслись протестующие крики капитана-мафиози.