Реквием (СИ)

Сразу же после войны, избранный народом председателем колхоза "Большевик", все хозяйство села превратил в огромную народную стройку. Животноводческая ферма, конюшня, складские помещения колхоза, кузница, столярный цех, гаражи и электростанция. Вначале рисовал всё на бумаге. Утверждение проектов осуществлялось техником-строителем в районной МТС. Такое было время.

Проект елизаветовской школы начал с рисунка в тетради в клеточку химическим карандашом. Постепенно рисунки с проектом множились и в итоге все страницы двухкопеечной тетради были заняты монументальным торжественным крыльцом, просторным вестибюлем, классными комнатами и светлыми коридорами, окна которых старался привязать к южному направлению. В цокольном помещении разместил школьные мастерские. Учительская, библиотека, пионерская комната, спортзал. Даже место для барельефа с глобусом, книгой и пионерским горном на фронтоне предусмотрел беспокойный председатель.

Внушительные печки в моей школе, рассчитанные на обогрев классных комнат и коридоров. Я помню эти печки. Большие, высокие, отставленные от стенки, они обогревали наши классы, позволяя зимой сидеть на уроках в школьной форме. Конструкция печек предусматривала почти полное охлаждение дыма до выхода на чердак. Всё тепло доставалось детям. Мы принимали эти печки и тепло в наших классах, как само собой разумеющееся, не придавая значения.

Я не помню, чтобы у кого-либо из нас возникла мысль о том, что кто-то предусматривал всё это до деталей. Все мелочи, от топки с поддувалом, расположения дымовых каналов (юхт) и перегородок до чердачного лежака и дымохода, планировал председатель, строитель, печник, созидатель. Назар Семёнович уже несколько лет не работал в нашем селе, а печки, нарисованные им химическим карандашом на бумаге, вырванной из тетрадей в клеточку, построенные уже другими, обогревали им же задуманный сельский храм науки.

Не задумываясь о труде, вложенном в продуманную конструкцию печи, мы, уловив момент, когда учитель шагал по коридору на урок, бездумно швыряли в печку патроны и захлопывали чугунные дверца. Учитель, помнивший выстрелы со времени совсем недавней войны, при звуке взорвавшегося патрона или закупоренной бутылки, на четверть заполненной керосином, тщательно взболтанным с водой, вздрагивал. А нам было всего лишь весело и интересно. Мы, не знавшие выстрелов, несущих с собою обрыв человеческой жизни, жестоко потешались, глядя на побледневшего Андрея Васильевича Ботнаря, нашего классного руководителя, много лет ежедневно месившего клейкую грязь с Плоп до Елизаветовки и обратно .

Если строительство хозяйственных помещений колхоза утверждал техник-строитель в МТС, то проект школы должен был быть одобрен и утверждён специальными проектными инстанциями в столице. С ученической тетрадкой, в которой были любовно вычерчены все подробности будущей школы собрался председатель в Кишинёв. Вместе Назаром Семёновичем в столицу поехал и первый секретарь райкома Владимир Фёдорович Берекет, знавший, как рассказывал мой отец, по имени и в лицо всех колхозных звеньевых Тырновского района.

Тогда десятилетних проволочек со строительными проектами не было. Оставив тетрадь, вернулись домой. А через два месяца председатель привез в правление рулон чертежей. Единственный вопрос касался толщины стен.

- Уж больно солидно, - сказал седой архитектор перед тем, как поставить подпись под проектом, - такой фундамент и толщина стен позволяет возвести ещё два-три этажа. Это лишние расходы материалов, стоимость строительства в целом.

Председатель настоял на своём. Единственным изменением стали антисейсмические швы с двойными стенами, которые несли в себе и функцию звукоизоляции между спортзалом и классными комнатами. Назар Семенович спорить не стал. Проект утвердили.

И вот не стало моей школы, первый камень которой был заложен при нас, первоклассниках. Играя в придуманные нами игры, мы, копируя Тарзана, карабкались в тот день по горам камня вокруг будущей стройки. Мы не отдавали себе отчёта в значимости происходящего. Всё произошло обыденно, без помпы, без митинга и торжественного туша. Краеугольный камень нашего храма науки был уложен в чамур (раствор) первым в моей жизни директором школы Цукерманом Иосифом Леоновичем. Капитаном-артиллеристом, так и не позволившим себе через десятилетие после войны сменить китель с орденскими планками и нашивками за несколько тяжёлых ранений на цивильный костюм.

Не стало моей школы, в которой впервые во времена далёкого уже моего детства был внедрён продленный день и горячие обеды для, не сильно тогда сытой, сельской детворы.

Моей школы, в которой меня научили думать. В которой я получил знания, которые пронёс через всю мою жизнь. Сознательно копируя моего деда Михася, задаю вопросы приходящим на приём и профилактические контрольные осмотры, подросткам и юношам. Написать "недорослям", просто не поднимается моя рука. Дети изначально не виноваты. Виноваты циничные взрослые в своих необузданных амбициях и притязаниях.

Подавляющее большинство девятиклассников не знает, как вычислить площадь треугольника, квадрат суммы двух чисел, не знают температуры таяния льда и кипения воды. Своё незнание точных дисциплин оправдывают знанием истории и языка. Но ответить, каковы синонимы слова площадь в молдавском языке не могут. Как и не знают, кто родился раньше: Штефан чел Маре или Александру чел Бун. И ничего не меняется в тусклых глазах детей, когда сообщаешь им, что Александру чел Бун и Ион Друцэ - наши недалекие земляки.

Уничтожена моя школа, которую до последнего угла мы осваивали по мере её строительства. В которой мы играли. В которой я полез в узкую глубокую, предусмотренную изменённым архитектурным проектом, нишу между спортзалом и классом, за так дорогим мне фонариком. Полез в одиночку, переполненный детскими иллюзиями полагаться на свои силы, в сумерках. Полез совершенно бездумно, рискуя жизнью. Мог сорваться, разбиться, околеть до утра от переохлаждения. Но это понимаешь только теперь. А тогда... Хороший фонарик был редким предметом роскоши и зависти.

А теперь... Через ткань джинсовых брюк из кармана подростка выпирает шикарный смартфон, который я, вкалывая всю жизнь, не могу позволить себе купить. Да и не вижу необходимости. Довольствуюсь кнопочным. Но восемнадцать из двадцати опрошенных детей не знают, сколько стоит смартфон. Зато знают родители, моющие унитазы по всему миру.

Да и лица, простите, у многих, кому мы должны вручить судьбу этой земли, как выразился классик, остаются чистыми, совершенно не тронутыми интеллектом, не "испорченными" цивилизацией. При смартфонах, айфонах и ноутбуках.

В моей, бутового камня из каменоломен моей Куболты, с высокими потолками и широкими окнами, двухэтажной школе давно не был. Вместо разноголосого детского шума на переменах, долгожданного звонка в конце урока и всегда неожиданного и, казалось, преждевременного звонка на урок, хлопающих после этого крышек парт, стука открываемых и закрываемых дверей, гулких ударов мяча о стены спортзала, сейчас там, наверное, мёртвая, зловещая тишина... Даже крысы, говорят, со временем покидают, брошенные людьми места...

Мне вдруг стало страшно! Меня взяли за грудки и, сдавив беспощадной грязной лапой моё сердце, душат, не дают мне вдохнуть. Душно! Нечем дышать! Я уже забыл ощущение обычного свежего воздуха. Страшно!

Страшно, что, те, которые ещё тридцать-сорок лет назад с увлечением запевали задорные комсомольские песни на молодежных форумах, сегодня продают нас с потрохами, перекрывая, как кислород, доступ простых сельских детей к знаниям. У самих-то дети и внуки учатся в Оксфордах!

Страшно, что те, которые ещё тридцать-сорок лет назад, будучи у кормила, которое их до отвала кормило, исключали из партии сельского трудягу-тракториста, который сам кормил их белым хлебом. Исключали только за то, что его богобоязненная тёща тайком крестила своего маленького внука. Крестила, чтобы оберечь от нечисти. А сегодня тогдашние воинствующие атеисты покорно стоят перед священником со свечкой в руках. А то и сами встали за алтарь, как торгаш за прилавок. За согбенной смиренной позой глубоко спрятана от людей циничная ухмылка.