Тройная игра афериста (СИ)

- Дядя Вася из Рязани

Вдруг проснулся в Мичигане.

Вот такой рассеянный -

Муж Сары Моисеевны.

Передо мной мой любимый, шоколадный ликер и пиво. Для полного счастья не хватает торта. Что-то ликер меня нынче в лирическую струю направляет. Забавно мы с геологом познакомились. Не успел я, оттолкнув лодку, чтоб плыла без меня к океану, подойти к конторе геологической экспедиции, как набросился на меня бородатый парень в энцифалитке. Он врезал мне здоровенным кулачищем, прежде, чем я успел среагировать. Хорошо, что в поселке тротуары не залиты асфальтом. Я шлепнулся в пыль, посмотрел на него, пытаясь понять - что и зачем. Парень был из благородных: ждал, пока я встану. Вставать я не стал, а зацепил носком левой ноги его пятку и врезал правой по колену. Парень до сих пор хромает.

Лежа в пыли мы и познакомились. Какой-то похожий на меня бич увел у бедняги часы "Сейка". Вот он и набросился на меня с похмела. В знак примирения он начал, было, шарить в карманах, бормоча, что зарплату должны привезти дня через два, а в долг, черт побери, уже не отпускают. Я достал деньги, чем несколько удивил его: бичи редко приезжают вербоваться с деньгами. Пришлось намекнуть, что не бич я, а так дела сложились, что в тайгу на лето хочется. Долги, мол, квартиру пришлось сдать красноярскую на все лето...

Было раннее сибирское утро. Надмирье освещалось румяным солнышком. На ступеньках сельпо толпились мрачные мужики. Они были при бородах - геологи? - и явно жаждали испить горькую влагу похмелья. Я никакого похмелья не испытывал, как не испытывал ни малейшего желания пьянствовать. Но, если в зоне общение начинается после совместного употребления чифира или наркоты, тут дружба завязывалась за бутылкой. Геологи ждали начала сезона в привычной беззаботности загула. Посельчане от них не отставали.

Я выделился среди народа у прилавка, взяв не столичную, а портвейн и ликер.

И сидим мы с начальником отряда, моим (он так думает) будущим начальником, пьем каждый свое, поем идиотские частушки:

- Дядя Паша на гармони,

На гармони заиграл...

Заиграл в запретной зоне -

Застрелили наповал.

Черт, напился этот парень как-то быстро. С кем бы о делах поговорить? Крепкая штука - этот португальский портвейн.

Я выпиваю ликер, прихлебываю пиво из банки.

Вот не сломался же я в зонах, не стал глупым или бессмысленно злым. А освободился, и уже барахтаюсь в общем болоте без видимых решеток и колючей проволоки, и равнодушие ко мне подступает, усталое равнодушие. Даже мошенничать неохота, а охота уехать в тайгу с этими бородатыми алкашами, которые в тайге не пьют и работают, как звери.

Когда же у меня будет свой угол? Вот, когда он у меня будет, обязательно заведу сверчка.

Из всей убогости подследственных камер, тусклых лампочек в проволочных намордниках, параш, доминирующих в углу с какой-то душевной ласковостью вспоминается сверчок. Как он попал в проем окна между решеток, чем там жил? Голос его согревал мне сердце.

Когда у меня будет свой угол, обязательно заведу сверчка.

Надо бы поменьше жалеть себя. И не пить. И не думать о прошлом. А как не думать, Если прошлое во мне. Как у дряхлого старца, организм размыкается на органы, болящие по разному. Зубы, печень, сердце, почки... По коже какая- то гадость, расчесы, язвочки. Во рту постоянная горечь, после еды мучительная изжога. И мерзну, все время мерзну, а потом начинаю задыхаться от жары, хотя температура и давление в норме, и в помещение нормальная температура. И пахнет противно, будто сижу в сальной пепельнице.

Со стороны кажется, будто я оптимист и обладаю железными нервами. Никаких срывов, всегда улыбчив, бодр, корректен. Только это не от мужества, а от постоянного, въевшегося страха перед насилием, бесправием.

Я настолько ушел в мрачные размышления, что уловил из слов парня только цифру. "Двадцать четыре," - отчетливо прозвучало в моих ушах; и я автоматически переспросил: "Что за двадцать четыре?"

- Код нашего поселка. Я тут с ранней весны до глубокой осени. Так что, звони мне, друган.

- Обязательно, - по-прежнему машинально сказал я. - Слушай, а такой телефон тебе знаком: тринадцать двадцать шесть.

- Конечно, это начальника партии телефон. Самый большой босс в нашем поселке.

Да, какое-то наваждение. Сперва судьба останавливает меня перед странным объявлением, потом подсовывает это объявление перед поселком, а теперь обнаруживается автор. Я - человек не слишком верующий, но такие дьявольские совпадения зря не случаются.

- А как его повидать? - спросил я отодвигая ликер и пиво.

- Ты так или иначе у него будешь оформляться на работу. Или передумал?

- Да нет, - сказал я, глядя на него с ненавистью. Чтобы воспользоваться московской квартирой мне надо было выглядеть приличным человеком, а не фраером, приехавшим вербоваться на черную работу. И этот парень мне мог сильно помешать. Был только один выход и я его использовал, подвигая парню собственный ликер. - Попробуй, крутая штука.

Он посмотрел на меня дикими глазами, но послушно налил себе ликера. Я поднял банку с пивом.

Когда парень окончательно отрубился, я вышел в поселок. Склад, где мы пили, находился на самом его краю, у леса, а за соснами маячило солидное подворье, огороженное плетнем. Пятистенный, рубленный из настоящей лиственницы, уходил спиной в кустарник шиповника, на дворе не было никакой домашней живности, кроме нескольких лаек. Ясно, что жили там промысловики, не унижающие себя содержанием коров или поросят.

Я подошел к плетню. Дверь избы открылась, выглянула румяная рожа, украшенная огненной бородой:

- Тебе кого?

- Начальника партии ищу.

- Демьяныча? Заходи, он у нас.   Я вошел в рубленную навечно избу и сразу догадался, что попал к староверам. Мне, как иноверцу, "чужому", поставили отдельную посуду, чтоб не "загрязнил", но сделали это тактично, ссылаясь на то, что городскому человеку надо посуду тонкую, благородную, а не эти "тазики", из которых они, люди лесные, едят. За столом сидело шесть человек: дед, отец, братья-погодки, старшему из которых было уже сорок, хозяйка, мужчина лет сорока в энцифалитке и при очках - Демьяныч. Дочь подавала на стол. Староверы казались людьми без возраста. Коренастые, пышущие здоровьем, с окладистыми бородами, голубоглазые, светловолосые. Разве, что у деда чуть больше морщин проглядывало вокруг русой, без единого серебряного волоска, бороды.

- Наниматься, - полуутвердительно кивнул мне Демьяныч, - давайте поговорим после, не будем нарушать традиции.

Он не знал, что я - коренной сибиряк и что традиции староверов мне хорошо знакомы. Я кивнул, стараясь дышать не в сторону стола (староверы на дух не переносили вино и табачище). Все, кроме меня с Демьянычем, ели из огромного глиняного горшка деревянными ложками, четко соблюдая очередность и подставляя под ложку хлеб, чтоб не капнуть на блистающий белизной некрашеного дерева стол. Кто-то из братьев поторопился и дед сразу звучно вмазал ему ложкой по лбу. Посмеялись.