Лев Незнанский. Жизнь и думы. Книга 1(СИ)

Сейчас зазвучал иврит (включил телевизор), выступают дети. Они, как и все прочие, держатся перед камерой с такой естественностью, какой в Союзе не хватает даже дикторам. Израильтянин - он с достоинством, даже - более; делать замечания ему нельзя, даже в армии. Солдаты бродят по стране с автоматами: истерзанные, обросшие так, что знаменитые русские босяки рядом с ними выглядели бы чопорными джентльменами. На войне они, возможно, лучшие солдаты - смелые, инициативные; на заводах они - бездельники, охраняемые квиютом (постоянством). В стране нет безработицы, правительство стоит перед народом на коленях и умоляет идти на производство и что-то производить. Постоянный ввоз разорил страну, за последние три года цены выросли в три раза, но народ "безмолвствует". Более того, развращенный подачками и подарками, свободой передвижения, каждый состоятельный гражданин отправляет своих детей учиться за границу, а потом содержит их там, дабы оградить от службы в армии. Сам разговор о сионизме, его идеалах, любая патетика вызывает презрение. Каждый - "закрытая система", и те, кто первые дни, и те, кто десятилетия. Я - с первой же минуты в Вене - "открытая"; поначалу Люся от испуга шикала и терзалась. Мои планы, дела и заботы известны всем, кому интересно.

Вокруг все более живых людей и возможностей. Многими из них я не могу воспользоваться из-за немоты. Я не могу воспользоваться приглашениями в очень интересные круги: местные и зарубежные из-за незнания языков.

Впрочем, настроение - отличное. Прогноз и относительно суставов оправдался: вечное солнце на Иудейских горах делает факт Воскрешения Христа банальным. Тут полно настоящих чудес. Старый город с той самой трапезной, арабский шуг (рынок). Много арабов, от сабр отличаю только по одежде. Всякий турист или олим-ходашим (новый эмигрант), как бельмо - сверкает белизной. Но последних все меньше, только из англоязычных и испанских стран едет к нам народ, быть может, привлекаемый вечным солнцем и святыми местами.

Сейчас несколько часов принимал визитеров из Иерусалима, был и Михаил Агурский - личность любопытная. Со всеми я открыто и откровенно обсуждаю любые дела и вопросы, в том числе и свои. Так проходит мой самый радостный шабат за весь Израиль, вот что значит вкалывать два месяца без минуты отдыха.

...Продолжаю письмо в субботу. Неторопливо идет мой шабат, Люся возится на кухне, дело идет к главному шабатному обеду. Ритуал: на столе - праздничный обед с вином, зажигаются свечи, две или три (точно не помню), читается короткая молитва: "Слушай же, Израиль, Господь, Бог наш, Господь един!" "Слушай, Израэль; Шма Израэли!"

... эту или другую читают из Танаха молитву - не знаю, я могу только догадываться. Затем пьют вино, отпивают чуть-чуть , да едят неторопливо и вежливо. Так едал я на шабат с Юрой и его гостями-американцами, правда, без молитвы, но за столом было тихо, почти торжественно. Кстати, вспомнил для Вити, отдельное ему письмо будет скоро. Это очень важно для меня.

...Вот позади шабатный обед, день побежал к вечеру, а письмо - к концу.

август 1975

Иерусалим

Дорогой Витя, знаешь ли ты, что такое стенания еврейские? Вот они - через улицу, улочку, из синагоги, арабской вязью камня перевитого особняка! Они вскипают, падают на сердце, на забытое еще дедами, отцами, - будят удивление, не веру: Адонай, Адонай - их клич в пустыне иудейской. Что это за страна, в ней одни крики, как лозунги на красных транспарантах, которые не читают. Адонай, Адонай, восклицает один - возглашающий. Все молчат, через улицу - тишина, а потом: слова-крики, бормотание общее - молитва: "Слушай же: Израиль, Господь, Бог наш, Господь един".

К стоящему у подножья горы Синай народу обращается голос Всевышнего: "Сильны ли вы той верой, о которой обещали отцу вашему Яакову?"

Ответил народ: "Бог наш, Бог един". Услышал это Моисей и сказал: "Будут сыновья Израиля царством священников и святым народом".

"Я верую" - говорит еврей. "Только берегись и береги душу свою, - путь к спасению". Тут все просто, на святой земле, везде указатели, как дорожные: "Беги в убежище, убежище Торы (Библии)". Чего проще - стоишь на развилке дорог, между добром и злом, а тут указатель. Время терпит - выбирай!

Витя, "Слушай, Израиль!" "Шма, Израэль!" - когда выводили рабби Акиву на казнь, было время чтения "Шма". Разрывали его тело железными гребнями, а он читал "Слушай, Израиль..."

...Витя, ты знаешь, кто считается пророком истинным? В Библии говорится: "Не испытывайте Бога Вашего..." Если пророчества сбылись два или три раза - он пророк. Если он предсказал несчастье, и оно не наступило - он не лжепророк, потому что "нет рока у евреев". Если он предсказывал благо и оно не свершилось, он - лжепророк.

И теперь, Витя, когда есть у тебя шкала, по которой отмериваются деяния человеческие, взгляни на меня: лжепророка, возвещавшего для себя и семьи своей благо. Мир, как ты знаешь, двойственен: первый шаг уравновешивается последующим. Эта гармония раздирает не тело, а душу "железными гребнями". Но я не могу воскликнуть : "Слушай, Израиль!" Я слышу стенания эмигрантские, я тяну руки к алтарю истины, и они повисают в пустоте, в немоте. Смотрят не в лицо мое, сведенное судорогами боли, смотрят в руки мое - что они могут? А в них - немочь, бессилие, презрение и усталость.

Нет блага, потому что это - не мой народ, слабый, но сосредоточенный. Это - не мой народ. На его лице глаза не в извечной печали, а жесткой пристальности.

29 августа 1975

Иерусалим

Дорогой Витя!

...вчера был в старом городе, побывал в православном и греко-католическом соборах. Сразу кожей ощутил свою принадлежность к нации безродных христианских космополитов. До сих пор не могу заставить себя зайти в синагогу, как увижу через дверь нудно раскачивающихся в экстазе молящихся, словно упрямо лбом забивающих невидимые гвозди, то мигом отступаю, поскольку этот самоуверенный пафос исключительности уж как знаком мне по тому кадильному аромату, что не давал дышать в прежнем - социалистическом мире...

...У меня с музеем без ясности, когда позовут и что будет - работа ли, или хлопоты пустые, того не ведаю, но осуществить идею с художниками алии должен, поскольку она битком набита то ли английскими фунтами, то ли полновесными долларами, пока не могу учуять, но ясно - работа огромная, в полгода собрать материал будет очень непросто, ведь только на учете в национальном музее - 120 художников. Если сделаю и несколько десятков цветных слайдов для репродуцирования, то можно считать монографию реальностью.

3 сентября 1975

Иерусалим

Дорогая Миля, более правдивых и точных ответов, чем мы тебе даем, ни от кого не получишь. Не умоляй, прямо мы и пишем, более того, формулируя на бумаге впечатления и знания, здесь обретенные, с помощью этой обратной связи вместе с тобой основательнее начинаешь осознавать проблемы. Осознать бывает и сложно, и противоречиво, здесь масса нюансов, все они, сама понимаешь, в самом процессе, в динамике , обретают новые черты, формулировки стареют на ходу, тем более, что мы - открытая (таков мой принцип, о нем писал) система.

"Пиши прямо, что не ладится". В том-то и дело, что все ладится. Только задумались над тем, что все вокруг потихоньку начинают устраиваться, позавидовали маленько, как вчера Люсе выдают направление на двухгодичные курсы воспитателей детских садов, а сегодня с улыбками приветливости, даже без обычного экзамена по языку принимают, и завтра уже на занятия: иврит, история, детские песни. Даже без обычного и привычного здесь бюрократизма, без документов, еще не подготовленных и т.д. У меня того проще - говорят: жди, позовут, будешь, счастливчик, работать в Национальном музее - единственный из России, принимаемый столь высоким учреждением.