Раз год в Скиролавках

– То, что вы сказали, не звучит похвально для меня, – пани Басенька сморщила носик и, чтобы солнце не просвечивало сквозь ее платье, уселась в шезлонг.

– Разрешите мне закончить мысль, – возразил доктор. – Существует и третий аспект этой проблемы. Он кроется в загадке ювенальности человеческого существа, которое всю свою жизнь стремится к полной зрелости, но никогда не созревает.

– Вот правильно, доктор, – подхватил тему Любиньски. – Ювенальность человеческого существа! Она создает возможность непрестанного развития личности, прохождения очередных этапов созревания, смены вкусов и пристрастий, все новых психических и физических потребностей. На первом этапе моего развития как литератора я нуждался в женщине несколько инфантильной, потому что писал рассказики, в которых любовь носила школярский характер. А вторая моя жена, Эва, как вы ее помните, была сентиментальной. Это при ней я написал «Пока не улетели ласточки».

– А благодаря мне напишешь разбойничью повесть, – просияла пани Басенька. – Когда ты познакомился со мной, ты был на новом этапе своего психического развития. Ты нуждался в женщине сильной, лишенной ханжества, смелой в своих суждениях. Твои женитьбы, Непомуцен, стало быть, не были ошибкой, они были выражением очередных этапов созревания творческой личности.

Порваш уже давно держал пустой стакан, который нагревался от тепла его ладони. Он хотел еще холодного вина, но из-за дискуссии пани Басенька не заметила его пустого стакана.

– Интересно, как будет выглядеть очередной этап развития этой личности? – сказал он ядовито. – Блондинка это будет или брюнетка?

– Ну знаете ли, пане Порваш, – рассердилась пани Басенька и почти вырвала у него из рук пустой стакан. Она пошла в дом, где в холодильнике остужалось смородиновое вино.

После слов Порваша Любиньски широко улыбнулся и словно бы с облегчением вздохнул. Слова художника показались ему на свой лад поддерживающими. Они напомнили ему, что он в каждую минуту может бросить Басеньку. Он полез в карман за сигаретами и угостил ими Порваша, который, довольный своим замечанием, добавил:

– Я согласен с существованием этого общественного прессинга, как это вы определили, доктор. Каждый меня все время допрашивает: когда же вы женитесь, когда у вас будут дети. Даже факт, что я занялся воспитанием маленькой ласточки, вместо того, чтобы делать женщинам детей, вызывал в деревне издевательства и ехидные комментарии.

– Меня тоже без конца донимают, что у меня нет детей. Много детей, – подтвердил Любиньски. – Откуда в нашей деревне берется такой большой интерес к демографическим проблемам?

– Это вопрос отличия, – сказал доктор. – Каждый, кто живет хоть чуть-чуть иначе, чем все, у кого нет таких хлопот, как у всех, кто не женится, не плодит детей, а вместо воспитания ребенка занимается воспитанием, например, ласточки, вызывает у людей раздражение и в какой-то мере осуждение. Я считаю это еще одним доказательством, что мы – не только общественные, но и стадные существа. Обратите внимание на стадо, когда рождается альбинос. Животные косятся на выродка, а иногда выгоняют его из стада. Альбинос другой, а значит враждебный. Может быть, таким способом проявляется закон сохранения вида, своеобразный страх перед уродцами, существами дегенеративными, мутантами, для которых нужно сделать невозможной передачу новых наследственных черт. Природа по-своему консервативна. Все она веками делает одним и тем же способом. Но в то же время отдельные виды спасает эволюция, мутация. Значит, консерватизм и неустанный прогресс – это как бы две стороны природы. Это раздвоение и противоречивость лучше всего видны в таком создании природы, как человек. Мы без устали атакуем всякое отличие, но в то же время на нас наводит тоску и раздражает повседневность, мы жаждем этих отличий, перемен, чего-то необычного.

– Уфф! – аж запыхтел художник при виде заиндевевшего стакана с вином в руке пани Басеньки.

Этот стакан прямо обжег его своим холодом, а когда пани Басенька ему его подавала, он снова увидел просвечивающее платье. На этот раз жена писателя стояла немного боком, и перед его глазами оказалось то, что до сих пор было скрыто – очертания выпуклых ягодиц, кроме того, он мог заглянуть за декольте, в глубокую ложбинку между ее грудями.

– Расстроили меня ваши слова, пан Богумил, – Басенька снова уселась в шезлонг. – Даже страшно подумать, что и меня Непомуцен может бросить, как других.

Холод, проникающий из стакана в тело Порваша, сделал его добрым. – Это была глупая болтовня, пани Басенька. Вы ведь знаете, что меня вообще не интересуют ничьи дела. А наши умные диспуты – это как жужжание мух над кучей дерьма в жаркий день. Никто не рождается любителем разводов, так же, как и убийцей.

– Позвольте, коллега, – вмешался Любиньски. – Вы вступаете на территорию генетики. А что касается нашей болтовни о чьих-то делах – если бы не подобные разговоры, то вместо того, чтобы рисовать тростники у озера, вы бы еще оставались на этапе лазания по веткам деревьев и бегали бы на четвереньках. Человечество должно было аккумулировать свой опыт и наблюдения, чтобы обеспечить свое развитие.

– Но это правда, что никто не рождается любителем разводов, – поддержала художника пани Басенька. – Так же, как никто не рождается солдатом. Я читала книжку с таким названием.

– Правильно, – поддакнул доктор, который уже устал от жары и разговора. Никто не рождается ни любителем разводов, ни солдатом, ни убийцей. Самое большее – являются на свет с предрасположенностью к этим направлениям.

– Так говорит наука о генах, – охотно поддержал тему Любиньски. – Вы не слышали о добавочной хромосоме? Никто не рождается солдатом, но многие очень охотно становятся хорошими солдатами. Разве каждый носит маршальский жезл в солдатском ранце? Нет. Только некоторые. С соответствующей предрасположенностью.

– Капитан Шледзик, – отозвался доктор, – советовал мне познакомиться с результатами исследований виктимологов. Я это недавно сделал. И что оказалось? Из некоторых людей с соответствующей предрасположенностью жизнь формирует потенциальные жертвы чьих-то махинаций. Эта наука не говорит, но само собой разумеется, что, раз формируются жертвы, то тем же способом должны формироваться и палачи. Без планктона нет карасей, без карасей нет щук, без щук нет хорошего обеда. Вывод напрашивается такой, что в мире природы каждый – чья-то жертва, и каждый бывает для кого-то палачом. Вопрос: бывает ли это явление среди людей?

– Вы думаете, доктор, что мой дорогой Непомуцен, – сказала пани Басенька, – был прирожденным палачом для своих жен, принуждал их к блядству. Но ведь это не правдоподобно!

– Согласен. Я всегда считал его жертвой их поступков, – сказал доктор.

Порваш опорожнил стакан с вином. Он встал с шезлонга.

– Говорите, что хотите. На опушке леса убили двух девушек, и никто из вас не знает, кто это сделал. А хуже всего, что мы даже не догадываемся, кто будет его третьей жертвой.

Сказав это, художник спрыгнул с террасы и по самому солнцепеку пошел по направлению к дому лесничего Видлонга. Зной и картины, которые демонстрировало на террасе просвечивающее платьице пани Басеньки, пробудили в нем сильное желание. «Окна у меня уже сильно запылились», – повторял про себя Порваш, думая, что он скажет в доме лесничего. Потому что с тех пор, как он воспитывал ласточку, Видлонгова перестала приходить в его дом, чтобы прибирать там и мыть окна. По правде говоря, с тех пор у Порваша не было ни одной женщины, и тем сильнее было теперь его возбуждение. Ласточка не только не выполнила его не произнесенного вслух желания, чтобы у него появилась навсегда красивая и удобная в постели женщина, но и вообще, он потерял даже то удобство, которое у него до тех пор было.

– Вы ведь знаете, что у меня дачники, паньство Туронь, – сказала ему Видлонгова, словно бы обиженная, что только сейчас он о ней вспомнил. – Они у меня много времени отнимают. Что делать, найдите себе кого-нибудь другого для мытья окон.