Очарованный принц

акое другое дело может по высоте сравниться с таким?

Город волновался, перешептывался... А в бедном домике вдовы все заполнила собою молчаливая робкая радость. Трое сыновей вдовы нашли каждый в своей тюбетейке по тысяче таньга золотом кроме богатых подарков, сложенных тремя кучками на земле и бережно прикрытых сверху тряпками - от росы (забота одноглазого вора). Что могла подумать об этом бедная женщина, что - говорить? Она ничего и не говорила, и не думала только плакала и верила. В жизни перед нею словно расступился давящий со всех сторон мрак безысходности, рассеченный надвое широким и ярким лучом надежды, помощи, доброго участия в ее судьбе.

Взрослые дивились ночным событиям, а дети - нисколько: ничего другого и не ждали они от своего старинного друга и покровителя. Им не было нужды укреплять в себе веру в добро, ибо вера эта, данная им вместе с жизнью, еще не поколебалась в них, подточенная ложным хитромудрием, и светилась в их сердцах первозданной девственностью. Собравшись в хороводы, кружились они в садах по мягкой шелковой траве и звонкими голосами старательно выводили свою благодарственную песенку:

Открывает южный ветер Вишен белые цветы, День встает, лучист и светел, Солнце греет с высоты.

И под ясный свист синицы, Под весенний гром и звон Просыпается в гробнице Добрый старый Турахон...

Под эту песенку, несущуюся отовсюду. Ходжа Hа-среддин и одноглазый вор в тихий предвечерний час покидали Коканд.

Они отправлялись на поиски горного озера, о котором в Коканде Ходже Hасреддину так ничего и не удалось узнать.

Бойко семенил по дороге ишак, не разделивший за это время ни одной из забот своего хозяина; сидя в седле. Ходжа Hасреддин жаловался одноглазому:

- Он опять растолстел, как бочка! Скоро я уже не смогу ездить на нем, придется продать его какому-нибудь киргизу с кривыми ногами.

А песенка, не умолкая, летела за ними; один хоровод передавал ее второму, третьему - и так без конца, из садика в садик:

Дни веселые крылаты,- Сна не зная от забот, Шьет он мальчикам халаты, Платья девочкам он шьет...

Миновали дворцовую площадь с подземной тюрьмой, над которой, восходя из трех отдушин, стояло сизое зловонное марево, миновали мост Отрубленных Голов. Ходжа Hасреддин, упершись обеими руками в седло, приподнялся, чтобы взглянуть последний раз на гадальщиков. Управительская ниша все еще пустовала, но вокруг ниши старика заметны были суета, мелькание, беготня: там заискивали. И поблескивал издали костным лоском знаменитый, намазанный маслом череп.

Вброд, Ходжа Hасреддин в седле, подобрав ноги, а одноглазый - разувшись и засучив штаны, пересекли бурливый ледяной Сай, просвеченный солнцем насквозь, до самого дна, до пестрой гальки и круглых камней,- а противоположный берег встретил их знакомым напевом:

И когда всем детям снится, В лунном свете, майский сон,Он выходит из гробницы, Добрый старый Турахон...

За городской стеной, после тягучего зноя тесных улиц и сдавленных переулков, сразу опахнуло их свежим