Раз год в Скиролавках

О том,что должна и чего не должна содержать разбойничья повесть

Незадолго до приезда панны Эльвиры писатель Непомуцен Мария Любиньски пригласил к себе доктора Негловича, чтобы прочитать ему фрагмент своей разбойничьей повести о прекрасной Луизе, учительнице, которая полюбила лесничего-стажера. В свое время с фрагментами этой повести он познакомил художника Порваша, но, заметив его возмущение, стал заново перерабатывать и совершенствовать свое произведение, несмотря на неустанные протесты пани Басеньки. Жена писателя чувствовала себя уже измученной шитьем платьев для деревенских женщин и жаждала, чтобы муж наконец закончил повесть и получил приличный гонорар. Но писатель Любиньски, раз вступив на дорогу, ведущую к правде, не хотел с нее больше сворачивать, а такая дорога требует жертв не только от писателя, но и от его близких. Оттачивал Любиньски свою повесть, шлифовал ее, следуя совету Готтлоба Фреге, неустанно сталкивал литературную действительность с окружающей ее жизнью. Раз уж было определено, что любовником прекрасной Луизы должен стать не простой лесоруб, а лесничий-стажер, Любиньски начал искать прототип этой фигуры и нашел стажера под крышей лесничества Блесы, где с июня был на практике и поселился в комнатке на втором этаже (напротив комнаты пани Халинки) молодой инженер-лесничий, пан Анджей. Этого-то человека писатель часто приглашал к себе, угощал кофе и чаем, поил коньяком – и расспрашивал о жизни, о взглядах и мечтах.

Годился ли стажер пан Анджей в любовники прекрасной Луизы, учительницы? Он был высоким, плечистым юношей с несколько нескладными движениями. Нос у него был большой и красный, покрытый угрями; глаза маленькие, голубые, приветливые. Волосы светлые, длинные, до самых плеч.

Пани Халинка Турлей утверждала, что вместо пана Анджея она предпочла бы иметь под своей крышей обыкновенного кабана из леса, потому что к запаху кабана можно привыкнуть, а к запаху пана Анджея – никак. Стажер пан Анджей, с тех пор, как он оказался под крышей лесничества Блесы, ни разу не решился сменить белье, ничего себе не выстирал, всегда ходил в одной и той же майке, черных спортивных трусиках и в засаленном мундире лесничего-стажера. Когда он снимал с ног свои резинотекстильные туфли, жуткий запах проникал через двери его комнаты и заполнял все лесничество. Его сходство с кабаном заключалось в том, что он тоже спал в каком-то подобии логова, на старом сеннике и под грязным одеялом. Кормиться он должен был за собственный счет и своими силами, самое большее – пользуясь кухней лесничества. Но ему не хотелось готовить обеды, и он ограничивался тем, что покупал в деревенском магазине. А поскольку в это время в магазине в Скиролавках были только рыбные консервы разных сортов – рыба в масле и томатном соусе, – стажер пан Анджей ел их на завтрак, обед и ужин, отчего распространял вокруг себя запах рыбы, как будто он работал не в хвойных лесах, а на рыбокомбинате. Пани Басенька, когда ее муж приглашал к себе пана Анджея в познавательных целях, вся тряслась от отвращения, и ее тошнило при мысли, что с таким мужчиной можно лечь в постель. Но все-таки прекрасная Луиза была менее восприимчивой к запахам, и, кроме этого, ничто не мешало, чтобы в повести, заметив грязную майку стажера, она предложила бы ее выстирать, отчистить его мундир от жирных пятен, и кто знает, может, из-за этого и родилась бы между ними большая любовь. К сожалению, пан Анджей вообще проявлял полное отсутствие интереса к женщинам, и даже в некотором смысле – чуточку отвращения. Например, заметив, что пани Халинка закрывается на ночь от своего мужа, лесничего, он спросил ее, нет ли у нее младшей сестры, так как он когда-нибудь тоже должен будет жениться, а именно такие отношения между мужем и женой лучше всего подходят к его образу жизни. Но пан Анджей не знал прекрасной Луизы. Может быть, увидев ее собственными глазами, он изменил бы свои взгляды.

Лесничим, как он сам рассказывал Любиньскому, он стал случайно. Попросту не попал на фармацевтический факультет, о котором мечтал. Леса он не любил и мог заблудиться в нем уже через несколько шагов. Посланный утром в лес, чтобы определить выбраковку или принять выполненную рабочими трелевку, он отыскивался через сутки абсолютно в другой части леса, проголодавшийся и замерзший. Разве такой человек, условившись о свидании с прекрасной Луизой в охотничьем домике возле заброшенного пруда, попал бы туда в назначенное время, и вообще, дошел бы до места? Этот вопрос преследовал Любиньского, который неустанно стремился к правде. Ясно, можно было предполагать, что в других лесничествах трудились совершенно другие стажеры, часто меняющие белье, не носящие резинотекстильной обуви и не питающиеся только рыбой из банок. Но в представлении Любиньского такое предположение способствовало возникновению очередной «художественной правды», которая в свое время ему уже осточертела. Надо было придерживаться жизненных реалий, чему способствовало отношение стажера пана Анджея, который, узнав, что он будет героем повести Любиньского, принял этот замысел, настаивал на нем, на все сомнения писателя у него находился какой-нибудь ответ, и он настолько сжился с мыслью о своей любви к прекрасной Луизе, что приходил к Любиньскому без приглашения, умоляя его, чтобы он еще раз почитал ему о прекрасной Луизе. «Вы боитесь, что я не найду старый пруд? – смеялся он над сомнениями Любиньского. – Выход есть. Я заранее сделаю ножом зарубки на деревьях и, ориентируясь по ним, явлюсь туда в назначенное время». Развеивая таким образом сомнения Любиньского, пан Анджей позволял ему и дальше день за днем создавать повесть. Наконец глава о страстном свидании Луизы и стажера была готова в новом варианте, с которым писатель хотел познакомить доктора, чтобы услышать его оценку. Писатель пригласил и пана Анджея, который должен был защищать свой литературный образ. Обошел он одного Порваша, потому что пани Басенька, помня о его критике предыдущего варианта этой главы, сочла его некомпетентным не только в литературе, но и в житейских делах. «Тот, кому постоянно моет окна толстая Видлонгова, – сказала она о Порваше, – не сможет понять того, что связало Луизу и молодого стажера. Ты, Непомуцен, должен помнить, что пишешь не что-нибудь, а произведение, взятое из жизни, разбойничью повесть».

В честь такого торжественного момента в один прекрасный вечер пани Басенька открыла двери своего салона, где у стен стояли низкие лавки из оструганных досок, могучий стол из толстых бревен и царил буковый бар с высокими табуретками. На полке бара, между большими глиняными пивными кружками, писатель поставил стеклянный жбан, наполненный розовой жидкостью. Это был напиток, который писатель назвал «клобуж» – смесь спирта с томатным соком и молотым перцем. Он валил с ног каждого, кто отваживался выпить больше чем один бокал.

Писатель оделся с элегантной выдумкой. Он стоял за стойкой бара в белом пиджаке и белой рубашке, с изящно завязанной на шее широкой лентой. Пани Басенька была в короткой черной юбочке и облегающей белой блузочке, в черных лакированных туфельках на босу ногу. Доктор пришел в вельветовом костюме, а пан Анджей – не будем этого скрывать – снова надел свой покрытый пятнами мундир лесничего.

Стажер принял от писателя бокал, наполненный розоватой жидкостью, и удобно уселся на лавке у стены. Доктор занял место на высоком табурете у бара. Прежде чем склониться над рукописью новой главы, подсунутой ему писателем, он смочил губы жидкостью из бокала. Возле доктора, на втором высоком табурете, уселась пани Басенька, а Любиньски хозяйничал за стойкой бара, потихоньку грызя соленые палочки. С потолка, от нескольких лампочек, искусно размещенных на корне сосны, разливался по салону сильный, но мягкий свет.

– По-моему, – обратилась к доктору пани Басенька, – Непомуцен в своей прозе впадает в крайности. То он становится слишком острым и смелым, то слишком робким и сдержанным. А любовь, доктор, это нормальная человеческая вещь.