Козлы отпущения

— Я ничего такого не припомню в статье профессора, — снова влез этот недотепа-почтальон со своими сенильными глупостями. — Кто сегодня может позволить себе эти дорогие одеколоны?

— Гагай, ради Бога, прекратите!

— Я не понимаю этого потока нытья профессора Сила, — колко заметил Артур, — возможно, он большой специалист по геологии или черт знает чему еще, но совершенно ясно, что в делах, требующих особого общественного нюха, он полный невежда. Кто мне может объяснить смысл этой глупости насчет соревнования? Где это соревнование проходит?

— Ты, Артур, помолчи, — заявила госпожа Мольнар, — я вовсе не хочу, чтобы моего мужа послали на конные соревнования. Достаточно того, что он в карты играет. Вчера много проиграл у Бирнбоймов. Он как увидит карты, так прямо с ума сходит.

— Сама ты сумасшедшая, и мать твоя тоже, — парировал Артур, но доктор Шванц перебил:

— Уважаемый профессор Сил не имел в виду конные соревнования, господин Мольнар. Эти лысые профессора только в шахматы умеют играть, и коня видели лишь на шахматной доске.

Мы от всего сердца посмеялись удачной шутке. Все, кроме почтальона, разумеется. Этот Гагай заявил нам, что даже среди наездников встречаются лысые, а что касается лошадей, так их это и вовсе не волнует.

— Мой дедушка ездил на осле до девяноста лет и все равно не был лысым, — добавил этот недалекий старикан.

Всеобщими усилиями мы сумели заткнуть рот бедняге. Госпожа Мольнар, стоявшая позади меня, прошептала мне на ухо, что единственная причина, по которой в компании терпят этого старого дурня, та, что у него единственного в доме есть мельница для мака.

Слово взял Артур Мольнар:

— Проблема лысины для меня не нова. Еще много лет тому назад, сидя на боковых местах в городском театре, я пытался обратить внимание супруги на то, что в партере сидят, в основном, лысые. Это явление бросается в глаза, особенно когда смотришь сверху. Правильно, дорогая?

— Я не помню, — ответила госпожа Мольнар, — хотя я тоже не люблю сидеть сбоку. Кресла в партере удобнее. Но ты, Артур, всегда покупаешь боковые, потому что они дешевле.

Доктор Шванц заглянул в свою пустую чашку из-под кофе и поднял брови:

— Господа, есть некоторая истина в том, что лысые действительно находятся среди нас. Они, в определенной степени, да, вне. всякого сомне

ния,

живут преимущественно в больших городах.

Все с этим согласились, поскольку не были уверены в точной формулировке темы дискуссии.

— Ну, так я открыто заявляю, — возвысил голос Артур: — Господа, лысина — это реальная болезненная проблема нашего общества.

До этого момента я не издал ни звука, ибо не мог решить, идет ли речь о недопонимании или об оптической ошибке с моей стороны. Дело в том, что на затылке господина Мольнара, который в общем-то мужчина довольно представительный, красовались лишь реденькие прядки. Эти остатки волос были как бы предупреждением об окончательной ликвидации запасов редеющей с давних пор шевелюры. Их с трудом можно было назвать волосами. Я некоторое время боролся с самим собой, но в конце концов все же утратил самообладание.

— Артур, — вырвалось у меня, — но ведь и вы заметным образом лысеете, если я не ошибаюсь.

На лице почтальона появилась широкая улыбка. Доктор Шванц бросил украдкой взгляд на голову Артура Мольнара. Тот сильно покраснел, да и его жена выглядела смущенной.

— Нет, нет, — бормотала она, — Артур не лысеет, он просто проходит курс лечения волос по совету дипломированного врача…

Госпожа Мольнар дрожащим пальцем указала на затылок супруга, заявив, что там есть еще множество совершенно живых корней. Однако с этой минуты в обществе установилась весьма неприятная и напряженная атмосфера. Артур, по-видимому, надеялся, что мы не заметим его прогрессирующего облысения. Однако теперь, когда в полумраке лестничной клетки раскрылась истина, под его ногами стала гореть земля.

— Джентльмены, я не лысею, — шептал несчастный, — честное слово.

Мы быстренько разбежались.

— Извините, господин Пинто, — обратился ко мне почтальон, — вы, верно, парикмахер, а?

— Нет, нет. Пока я только учусь.

* * *

Позорное предательство Мици задело меня значительно сильнее, чем я готов был себе признаться.

Я

чуть ли не с рождения привык, что женщины принимают меня с распростертыми объятиями как в физическом, так и в духовном аспекте. Ха

рактер

мой кажется на первый взгляд холодным, однако я преисполнен различных устремлений и любопытства. Женщины всегда чувствовали, что во мне таится опытный ухажер и покоритель сердец

,

однако эти качества я стараюсь, по возможности, не проявлять в таких стандартных формах, ка

к

подарки, стоящие денег.

Я

был джентльменом, который всегда знал, где проходит граница и как далеко я могу позволить себе зайти с той или иной женщиной. Поэтому я успевал предотвращать неприятности, которые могли бы произойти со мной вследствие нарушения этой тонкой грани в личных отношениях.

— Гидеон, — сказала мне недавно одна симпатичная девушка, — даже если бы ты был не ты, а кто-нибудь другой, ты бы все равно мне нравился.

Правда, эта девушка находилась в состоянии подпития, когда сделала это заявление, да, впрочем, была не такой уж и девушкой.

И вот появляется эта Мици, ростом с мизинец, и пытается удалить меня с дороги. Я не считал ее соперницей, достойной сражения, пока она не предложила мне пойти повеситься на первом попавшемся дереве. Разумеется, человек с чувствительной душой средневекового рыцаря без страха и упрека после этого уже болтался бы на дереве в ближайшей роще. Но мы живем не в средние века, господа, — о, нет!

Раздумья о средневековье заставили меня вспомнить о предстоящем судебном процессе из-за этой невозможной статьи Пепи. Я воздел очи к небу и, увидев, что там собираются грозовые облака, поспешил в кафе «Хоп».

Там в уголке я обнаружил Пепи, обложенного толстенными книгами. Он строчил очередную статью. Я направился было к нему, но Йони, метрдотель, остановил меня.

— Извините, господин, — вежливо сказал Йони. — у меня есть указание господина главного редактора не допускать к нему никаких людей, которые могут ему помешать. Говоря словами самого редактора Шумкоти, даже папе римскому запрещено к нему подходить.

— Дружок, — сказал я тихо, — подойди, пожалуйста, к твоему главному редактору и скажи ему, что здесь Гидеон Пинто, а не какой-нибудь папа из Ватикана, просто Гидеон Пинто, лично. Это все, что ты должен сказать, дружок, не больше и не меньше. Иди.

Я уселся в сторонке и увидел, как метрдотель подошел к Пепи на цыпочках, чтобы, не приведи Господи, ему не помешать. Через минуту Йони возвратился:

— Ну что вы упрямитесь, господин? Я же сказал, что нельзя мешать господину главному редактору.

— Ты сказал ему, что Гидеон Пинто здесь?

— Сказал.

— И что тебе ответил этот сопляк?

— Точный ответ господина Шумкоти был весьма насыщен эмоциями. Он просил передать, чтобы вы записались на прием к нему у секретаря.

— Черт побери, кто же этот секретарь?

— Я.

Продолжить Йони не успел, так как я силой прорвал кольцо обороны и подошел к Пепи, обуянный гневом.

— Это что такое?! — закричал я с лицом, пожелтевшим соответственно моменту. — Тебе взбрело в голову, что я должен записываться к тебе на прием, сволочь?!

Пепи медленно поднял на меня взгляд, холодный, как лед, как лед в начале таяния:

— Нет, дружок, тебе не нужно никуда записываться. В будущем я назначу официальные часы приема и каждый сможет ко мне свободно подойти. Однако сейчас я занят написанием новой, очень важной статьи — открытого письма профессору Силу. Это будет произведение, которое изменит лицо общества. Так что не устраивай здесь скандалов, дружок.

Да, мне уже многие говорили, что я, когда волнуюсь, склонен повышать голос до крика. Я уселся напротив Пепи и спокойно заказал пиво у телохранителя Йони. Мне это было необходимо, поскольку искусственно официальный тон Пепи просто выводил меня из себя.