Во всем виноваты «Битлз»

(Я хорошо помнил, что рассказал анекдот про возвр. — пост. движения Римме, а не Наташе. И было это ночью. Значит, женский телеграф действует буквально со скоростью света.)

Наталья тем временем продолжала:

— Но Никита её не совсем дурак был — ну как это так?! Приходит она вечером вся пьяная, колготки порваны, трусы наизнанку. Он тоже не ангел — сколько раз ко мне яйца подкатывал, но я ни-ни, совесть еще осталась, она же мне подруга.

Одним словом, стал он за ней присматривать, и очень редко уже ей вырваться удавалось. Тогда начала она по телефону со мной душу отводить. Вся Москва тогда уже закончила компьютерами торговать, а мы с ней только «начали». Как шпионы, ей-богу!

Договорилась она со мной для нашей бабской конспирации мужиков компьютерами называть при Никите. Она па самом деле всё компьютер себе подбирала, хотела овладеть. Ну, например, рассказывает по телефону, как вчера с Никитой на презентацию ходила: «Представляешь, там мужики были — одни козлы, только двое американцев — такие ломовые…» — тут, по всей видимости, Никита у нее приходит, потому что она переключается на наш «компьютерный язык»: «…так вот, только два нормальных IBM, с такими, знаешь, мониторами, а обеспечение — вообще завал!»

Совсем Аньке, видно, невмоготу стало: «Замучил, — говорит, — своей любовью». И задумала она целую ночь у меня провести. Но такое дело подготовки требовало. Аж с понедельника начала мне звонить (обязательно при Никите) и величать Андреем Ильичом — главным специалистом по ночным съемкам клипов. Достала по самые помидоры: мол, она в среду не может, а в четверг у неё самой съемки, а вот в пятницу есть окно с четырех до шести. «Нет? Жалко. Ой, Андрей Ильич, как это ночью? Я же замужем! А что, днём никак нельзя? Правда? Это самое лучшее время? Ну что ж, попробую мужа уговорить…»

И всё в таком разрезе. Так вот, Анька со мной ещё раньше договорилась, что в пятницу в восемь вечера вместе с двумя «компьютерами» подгребёт, но звонила всё равно каждый день — «уточняла».

Наконец, в пятницу, в полвосьмого, звонит: «Андрей Ильич, у нас ничего не изменилось?» Я отвечаю, что (ох, блин, достала) всё в порядке, только чтоб принтер (шампанское) не забыла.

Не успела трубку положить — Никита звонит: «Наташ, моя параша сегодня, слава богу, на всю ночь на съёмку умотала. Сейчас к тебе с шампанским приду».

Еле от него отбоярилась, до сих пор жалею.

И Наташка положила свою буйную голову Гоше на плечо.

Вот так обычный обед с шампанским совершенно случайно превратился в высокоинтеллектуальный диспут о самом сложном и непонятном человеческом переживании — о любви. Сколько мнений, сколько собственных точек зрения! Наша беседка напоминала Ноев ковчег: каждой твари по паре. Я, как совершеннолетняя и полноправная тварь, тоже должен был что-то рассказать, и на меня уже посматривали другие наши твари. Из собственного опыта я что-то не мог подобрать ничего достойного — всё какая-то туфта, а хотелось закончить вечер на оптимистической ноте, так сказать, подвести положительный итог. И я кое-что вспомнил.

Был у меня один приятель — Слава Лутовинов.

Я с ним вместе на первом курсе как бы учился, потом его выгнали как бы за то, что он два раза подряд к институту на иномарке подъехал — так что он, с точки зрения официальных властей, был как бы подлец.

До этого мы с ним общались в компаниях или так, и стал он приходить с одной девушкой потрясающей. Он был рыжий такой, высокий, как Чубайс, а она маленькая, чёрненькая — Валерией Шведовой звали. Пара просто загляденье! С удовольствием они рассказывали, как познакомились: она шла из своего института мимо зоопарка, а он ехал в троллейбусе, причем по другой стороне — так он выскочил, бежал назад почти целую остановку и всё равно не успел — она в автобус влезла. Поймал машину, за автобусом гнался, догнал, и уж после того, как ей обо всём этом поведал, согласилась она назавтра встретиться вечером.

Окончив этот волнующий рассказ, обычно целовались — у меня уже тогда закралось подозрение, что они начали жить.

И вот вдруг его выгоняют из института.

Мы потерялись на время. Он, наверное, устроился руководить ларьком или чем другим подобным, а я, как все, горе мыкал — не виделись с ним долго, даже не знаю сколько.

Неожиданно Славка позвонил мне и пригласил на свадьбу. К семи часам в кафе «Солнышко». Я успел только спросить: «На Лерке женишься-то?»

— На Лерке, на Лерке! — Он засмеялся.

В субботу ровно в семь я, как штык, был в этом кафе, и не один, а с электрочайником и со стихами, где в двадцати семи шикарных куплетах рассказывалось о том, какие Славка с Леркой клёвые и как должны быть счастливы родители, глядя на «наших молодых».

Кстати, о родителях: Славка жил с отцом — начальником какой-то там «гражданской обороны», матери у них не было, не знаю почему — я не спрашивал. А Леркины дорогие предки были преподавателями в Военном институте иностранных языков, а ещё у неё был брат помладше.

На дверях кафешки висела табличка «Спецобслуживание» — я еще подумал, что неслабо парень развернулся. Захожу внутрь. Там оркестр небольшой к исполнению марша Мендельсона готовится, столы в основном к стенам отодвинуты, а в центре стоит главный свадебный стол аж на шесть (!) человек. На столе этом всё как положено, но народу ещё нет никого. А где же будут баушки сидеть со слезами умиления, а где родственники из деревни, а где удалые друзья-приятели со своей дракой, а где завистливые подружки, где залётные да приблудные, без которых и свадьба не свадьба?! Я подсчитал: родители с Леркиным братом + молодые = как раз шесть человек. А разбитные свидетели? А где же я сам, черт возьми, сидеть буду? Пошёл, конечно, пока никого нет, стульчик подтащил.

Наконец приехали. Прямо из загса. Вчетвером! Оркестр «Мендельсона» вдарил. Славка Леру в белом платье на руках втащил, а ещё одна пара — тоже мне знакомый Сашка с бабой — те сразу к столу сели. Это они, оказывается, свидетели.

Я всё время на дверь посматривал, а Славка сказал, что больше никого не будет, но ошибся, потому что через полчаса явился смущенный шестнадцатилетний Лерин брат, присел за стол и с восторгом уставился на счастливую сестру. Стихи мне пришлось спрятать — читать их было некому, так вшестером мы ещё часик посидели, потом я не выдержал (а кто бы выдержал?), взял брата за шкирку и отвел в сторонку.

В общем, примерно месяца два назад Лера объявила дома, что собирается выходить замуж за своего парня Славу, с которым она встречается уже полтора года. Родители нормально восприняли — девке уже 19 лет — и пригласили Славу в воскресенье на обед — познакомиться. Пообедали хорошо — борщ ели, курицу и пили белое столовое вино. Мамаша — у них она в семье главная — расспрашивала Славу о его там разных интересах и перспективах, о родителях и т. д., потом проводили они его, а потом мамаша отозвала папашу на кухню и сказала, что Славка её родной сын.

История-то тривиальная. Много лет назад мамаша вышла замуж за офицера, и служили они на Дальнем Востоке. Потом Славка родился, а через два с небольшим годика — девочка, а потом не то измена какая у них прокатила, не то ещё что — в общем, семейка развалилась: Слава остался у отца, а мамаша с четырёхмесячной дочкой тут же снова вышли замуж за другого офицера этого же гарнизона. У них, у военных, это запросто. Затем папу перевели по его просьбе в другое место, потом ещё в другое, пока не оказался он в Москве специалистом по гражданской обороне. И, естественно, бывшие супруги отношений никаких больше не поддерживали. А мамаша назвала девочку в честь своего нового мужа Валерией и через некоторое время родила сына и перебралась с семьёй в Москву, что было её заветной мечтой. Если бы она знала заранее, что её первый муж тоже в результате в столице окажется, может, и разводиться не понадобилось бы.

Одним словом. Лера и Слава оказались родными братом и сестрой. Роднее не бывает.