Раз год в Скиролавках

О том,как художник Порваш вырастил ласточку, чтобы исполнилось его желание

В июне на озере гордо заколыхалась у берега белая яхта писателя Любиньского. На бортах было красной краской написано название: «Скиролавки». Сколько бы раз Любиньски ни плавал на яхте в далекие края, всегда люди были озадачены: не имя ли это какой-нибудь экзотической девушки. Это говорило о том, что его маленькая деревня в дальних краях была совершенно неизвестна.

У пристани на полуострове стояла и яхта доктора Негловича, сделанная из темного дерева, с кабиной, облицованной коричневой фанерой. Трудно сказать, которая была красивей – белая или темная, или которая была удобнее – доктора или писателя. Яхта доктора относилась, однако, к более быстроходным, что для многих имеет большое значение. И она никак не называлась, что тоже можно счесть важным, если бы кто-то захотел составить мнение о характере владельца.

В июне же, однажды днем, художник Порваш заметил, что кот живущих по соседству Галембков поймал на лету ласточку, которая чересчур низко слепила себе гнездо под карнизом крыши его дома. Потом, тоже на лету, кот схватил другую ласточку, и таким образом в гнезде под крышей остались четыре маленьких птенца. Рассерженный художник взял свое бельгийское ружье и хотел застрелить кота, но тот удрал через забор.

До вечера Порваш рисовал тростники у озера, не переставая думать о голодных птенцах. Под вечер он вышел из дому и убедился, что в гнезде остался только один; по-видимому, остальные от голода выпали из гнезда, и их тоже сожрал кот Галембков. Неизвестно, почему – может, со злости на кота, а может, просто из обыкновенной жалости – Порваш вынул из гнезда малюсенькую птичку, унес в свою мастерскую, положил в картонную коробочку с ватой и начал ловить мух на большом окне в мастерской. Птенец был почти голый, но его желтый клюв казался огромным и постоянно требующим мух, которых Порваш без передышки всовывал в него, как в раскрытый сундук. В этот вечер примерно тридцать насекомых дал ему Порваш, прежде чем, накрытый одеяльцем из ваты, маленький птенец заснул в коробочке.

Назавтра ранним утром Порваш вышел на дорогу и ждал, когда пойдет в школу пани Халинка. Он ведь не собирался беспрерывно заниматься ловлей мух, а с другой стороны, не способен был заморить птенца голодом или выкинуть его коту.

Пани Халинка дала ему такой совет: вместо того, чтобы тратить время на ловлю мух, ласточку можно кормить малюсенькими кусочками сырого мяса. Ясно, что у Порваша в доме не было ни кусочка мяса, поэтому сразу после уроков она принесла ему из лесничества мелко нарезанную свиную котлетку и вместе с Порвашем кормила малыша. Она делала это один день, другой, третий, почти каждый час выбегала из лесничества и спешила к художнику. Других проблем, кроме частого кормления птицы, у Порваша не было, потому что птенец был необычайно аккуратным, и, если хотел капнуть, то выставлял хвостик из коробочки и делал это на подоконник, где коробочка и стояла. Сначала подоконник вытирала Видлонгова, но потом она взбунтовалась и, к радости пани Халинки, вообще перестало приходить к Порвашу. С той поры пани Халинка сама вытирала подоконник, а птенец с каждым днем становился больше и сильнее.

О ласточке Порваша пани Халинка рассказала детям в школе, а те разнесли это по домам. Люди начали насмехаться над художником, что он ловит мух для ласточки, что он – птичья мама и тому подобное. Но старый Крыщак однажды им так это дело растолковал:

– Порваш хитер, как лис. Ведь если кто спасет жизнь ласточке и выпустит ее высоко в небо, а при этом загадает желание, то оно обязательно исполнится. Увидите, что художнику теперь будет везти, как никому другому.

И сразу же люди перестали насмехаться над Порвашем, а самые проворные стучались в его двери и спрашивали о здоровье ласточки, любопытствовали, когда же художник выпустит птичку в небеса, так как и им хотелось бы воспользоваться случаем и загадать какое-нибудь желание. Столько было таких визитов, что в конце концов художник никому двери не хотел открывать.

Однажды в магазине с ним заговорила завмаг Смугонева и спросила его ехидно, как женщины это умеют:

– Я слышала, что вы играете в маму, пане художник. Птенцов ласточки воспитываете, будто на вас кто-то повесил алименты.

– Это маленькая ласточка, сирота, – добродушно ответил Порваш.

– Вы бы собственных детей завели, пане художник, а не чужих растили, – сказала Смугонева, а другие женщины, которые что-то там в магазине покупали, радостно захихикали, как квакушки весной.

– А что мне за разница, свой или чужой? – буркнул художник. – Ласточки лучше, они не срут под себя, как младенцы. Из всех пород наша, человеческая, кажется мне самой гадкой. Ласточка еще не оперилась, еще пух на ней, а уже задницу выставляет из гнезда. А человек все свое детство гадит под себя. Говорю вам, что мерзкая наша человеческая порода, и если я какую-нибудь бабенку уговорю насовсем, то уже с готовым и подросшим ребенком, чтобы я ему не подтирал попку и пеленок не стирал.

– И вы будете чужого растить? – удивилась Смугонева.

– Я же сказал: свой или чужой, что за разница? – грубо ответил художник. – Не понимаю тех людей, которые обязательно хотят иметь собственных детей. И будто бы им этого мало, еще хотят, чтобы были на них похожи. А посмотрели бы на себя в зеркало и подумали, стоит ли на вторую такую морду, только меньшую, каждый день любоваться. Лазит такой с вонючими подштанниками и неизвестно отчего его гордость распирает, что другого такого же, точка в точку, смастерил. А на что мне второй Порваш? Что, одного не хватит? Или мне не осточертел вид собственной рожи? Мне бы хотелось иметь в доме что-то покрасивее, чем я. Размножаются людишки, будто бы ни у кого в доме зеркала нет и никогда в него никто не заглядывал! Вы, пани Смугонева, родили дочку, и она даже похожа на вас. Но разве это хорошо? Я думаю, что очень плохо. Артистки из нее не выйдет.

Так сказал Порваш, забрал с прилавка свои сигареты и пошел домой. А после его ухода как-то странно сделалось у женщин на сердце. В самом деле, когда одна к другой присмотрелась, то ничего хорошего не заметила.

О необычайно интересной вещи, почему маленькая ласточка попку выставляет из гнезда, а грудной младенец долго ходит под себя, не один вечер дискутировали Любиньски с Негловичем. Вывод их бесед был следующим:

– Человеческий детеныш ходит под себя, чего не делает маленькая ласточка, потому что человек был создан благодаря культуре. Он по природе своей существо окультуренное, что равнозначно тому, что именно благодаря культуре он стал существом природным. Принадлежит он и к существам ювенальным, то есть постоянно восприимчивым к новому и все время молодым. Маленькая ласточка сразу становится ласточкой, только маленькой. Маленьким конем сразу становится и жеребенок, который, родившись, тут же сам поднимается на ноги. Младенец же не сразу становится маленьким человеческим существом, а только задатком, обещанием человеческого существа. Он не будет ходить на двух ногах, если его этому не научат, не будет разговаривать без обучения говорить, не станет человеком в полном смысле этого слова, если благодаря долгому воспитанию и образованию не получит необходимой порции человеческой культуры. Ту культуру, благодаря которой человеческое существо становится человеком, оно не наследует, а всегда должно приобретать извне, в долгом процессе воспитания. Правда, оно ходит под себя довольно долго, но зато до конца жизни может расширять и углублять свою культуру, а также передавать ее другим. Поэтому не прав художник Порваш, считая человеческую породу наиболее гадкой, ведь самое важное не то, каким образом маленькое человеческое существо удовлетворяет свои физиологические потребности, под себя или вдали от себя, а то, какими оно обладает предрасположениями, и есть ли у него мозг, способный впитать определенный запас культуры.

Понятно, что подобные выводы мало волновали Порваша и пани Халинку. Тем более что через три недели ласточка начала летать по мастерской и обгаживать Порвашу тростники у озера, чем давала ему понять, что она вовсе не такая культурная, как ему сначала казалось.