Хоровод нищих

Ахопалтио снова превратился в глухонемого. Последовав примеру Йере, он поднялся на ноги. Безмолвно двинулись они по направлению к Денатуратной, а навстречу им шли беззаботные молодые люди, для которых не существовало никаких помех, равно и наушников. Йере написал на куске бумаги два слова и протянул их Ахопалтио: «Праздник кончился».

Глухой по милости своего мрачного мировоззрения наконец-то радостно улыбнулся и рукой показал на восток, где уже занималось воскресное утро. На перекрестке дороги, ведущей в Гармонику, они попрощались и молча расстались. Йере секунду постоял, глядя вослед Ахопалтио. Он не осмелился вынести приговор душевному состоянию своего друга, решив оставить все, как есть. Вместо этого он как бы мимоходом вспомнил о нейти Кейнянен и спокойно констатировал, что опыт подобен бестселлеру, поскольку его постоянно приобретают.

Какое-то мгновение, перед тем как войти в дом, Йере постоял на крыльце Гармоники. Только после того, как петух Дальманов – кооперативные часы всех бедняков Денатуратной – прокукарекал о начале дня, он вошел внутрь. Отец и Импи-Лена находились в глубоком неведении. Йере открыл окно, уменьшив тем самым недостаток кислорода в комнате. Затем он приблизился к оконному проему и улегся полураздетым на свою раскладушку. Мысли его на мгновение перенеслись в альков, откуда раздавалось равномерное мурлыканье Импи-Лены. У другой стены комнаты с достоинством похрапывал его отец. Йере с некоторой грустью вспомнил времена, когда у него была своя спальня и храп, доносившийся из помещения для прислуги, становился предметом обсуждения на семейных советах. Сейчас же все они спали в одной комнате. Такова жизнь. Течет тихо и уравновешенно, не причиняя никому помех. Многие мерзнут, но лишь редкие особи превращаются в льдышки.

Глава вторая,

Мир в семье Суомалайненов дал опасную трещину. Власть, сосредоточившись в руках экономки, лишила права голоса отца и сына. Они наконец осознали, что им надо начать зарабатывать на собственное пропитание. Как неоднократно говорила Импи-Лена, надо заниматься «честной работой». Жизнь человека – это своего рода война. Но все же лучше сражаться на войне, чем быть под ее сапогом, подумали отец и сын и бросились со всех ног искать работу, которая приносила бы доход. Однако результат оказался скуден, как и поле деятельности бизнесменов, снедаемых кризисом. Безработных оказалось куда больше, чем рабочих мест. На принудительных аукционах стучали молотки, а на собраниях деловых людей, оказавшихся в кризисном положении, хлопали бутылки шампанского. Журналы и еженедельные издания снижали гонорары, мода укорачивала подолы женских юбок. А отец и сын Суомалайнены пустились на поиски работы.

В Денатуратной с самого утра звучала мандолина Малышки Лехтинена. Музыкант последний день находился в отпуске на гражданке. Завтра он снова станет собственностью волостного приюта.

– Закрой окно! – брюзгливо произнес Еремиас, обращаясь к сыну. – Я сыт по горло этим звоном.

– Завтра он кончится, – ответил Йере и выполнил просьбу отца.

– Вы отправляться не собираетесь? – спросила Импи-Лена.

– Куда? – поинтересовался Еремиас.

– Искать работу.

– Не трудись.

– Хорошо. Тогда я ухожу. Я не замужем, и от меня нельзя требовать помощи вам на пропитание.

– Какого черта?

– Я покидаю вас. Хоть в собственном дерьме тоните!

– Бог мой! – воскликнул Еремиас, и зеркальная поверхность его лысины покраснела. – Я не выношу неаристократических речей.

– Я тоже, – энергично добавил Йере. – Мне кажется, Импи-Лена ведет себя, как уличная девка, но в ее поведении отсутствует профессиональная честность такой женщины.

– Ба, бедный дитенок заговорил, как настоящий мужик, – язвительно парировала его выпад Импи-Лена. – Хорошо тебе жуировать на мои деньги.

– Деньги не кончатся до тех пор, пока имеются люди, делающие их, – с важным видом заметил Еремиас, положил очки в очешник и из кармана жилета вытащил монокль. – Импи-Лене следовало бы понять, что времена сейчас тяжелые. В мире, так сказать, царит экономический кризис. У нас нет намерения растратить твои небольшие сбережения и незначительное наследство. Нет, тебе будет все возвращено с восьмикратными процентами.

– Как же вы, мужики, собираетесь расплачиваться? Оба никогда не работали.

– Всегда одна и та же песня, – заметил Йере. – Я ухожу тотчас же!

Он сорвал с вешалки шляпу и в сильном возбуждении выскочил из комнаты. И уже успел добраться до шоссе, как услышал сзади голос Еремиаса:

– Йере! Подожди! Я тоже иду.

Отец, тяжело дыша, догнал сына и вложил монокль в левый глаз.

– Спрячь стеклышко в карман, – посоветовал Йере.

– Почему?

– Оно только привлекает внимание.

– Этого я и хочу. Иду на встречу с одним директором банка. Не падай духом. Видишь ли, у Импи-Лены сейчас переходный возраст. Все уладится. Не стоит столь серьезно относится к мелочам.

– Ну нет, относиться к ним следует серьезно. Я все время жил верою, что у тебя в банке еще остались деньги.

– Ни одного пенни. Но я еще могу раздобыть для себя какую-нибудь должность, а затем, да, затем мы сменим служанку.

Воцарилось молчание. Они медленно двинулись к трамвайной остановке. Утро было ясное, несколько прохладное. Свежий северо-западный ветерок, словно невидимый веник, смел с поднебесной вышины все облака. В окружающем ландшафте воссоединялись черты города и сельской местности. Кусты тальника, редкий лесок, кое-где узкие тропинки. Широкое асфальтированное шоссе. В кроне дерева беззаботно щебетал зяблик; внизу возле корней худая бродячая собака вылизывала банки из-под консервов. Дегене-рированный ландшафт: наглость города и соблазнительная сельская провинция.

Мужчины свернули на короткую тропинку, храбро перешагнувшую через полотно железной дороги, а затем тянувшуюся вдоль края глинистого луга вплоть до улицы, вымощенной камнем. Оба шли молча. Импи-Лена подняла их с постелей в шесть утра и тут же принялась за свои излияния. Обычный утренний ритуал в понедельник: чашечка жидкого кофе, а затем интенсивная проповедь.

– Сегодня попробуешь продать вексель? – наконец нарушил молчание Йере.

– Нет, но пойду встречусь с кузеном в Национальном акционерном банке…

– Значит, деньгами пока не пахнет? Еремиас сделал выразительный жест.

– Кое-что о них всегда слышно, но понимаешь… нет кредита. Временно.

– Ну а знакомая, с которой ты переписывался?

Еремиас закашлялся, покачнулся и принялся делать вид, что завязывает шнурок ботинка, который уже был завязан. Йере, продолжая допрос, заметил:

– Пару недель тому назад ты очень надеялся. Говорил, что эта женщина владеет недвижимостью стоимостью в несколько миллионов и у нее нет наследников.

– Да, это действительно так, – ответил Еремиас, испытывая неприятное чувство. – Все как есть. Она владелица двух ресторанов в Выборге и акций мыловаренного завода.

– И жаловалась на одиночество?

– Да… Я ответил ей, и она согласилась переписываться. А потом попросила мою фотографию…

– И ты послал.

– Отправил, да ты сам и опустил письмо с ней в почтовый ящик.

– И никакого ответа?

– Да… Нет, ответ пришел. Очень краткий и довольно глупый, что-то в этом роде: «Я одинока, но все же не настолько…»

Йере посмотрел на отца и пришел к тому же мнению – письмо действительно было дурацким. Пожалуй, только Ева была единственной женщиной, которая не могла сравнивать Адама с другими мужчинами.

На остановке человек десять ожидали трамвая. Судя по кислым лицам, большая часть из них работала продавцами, которых уже с самого утра раздражала мысль об обслуживании покупателей. Еремиас уселся на скамью и вынул из глаза монокль. Он был великолепен, как черт в субботу. Отец помахал сыну, приглашая его сесть на скамейку, но Йере отрицательно покачал головой. Сын прогуливался взад-вперед, устремив взгляд в землю. Но потерянных монет не было, равно как и неиспользованных трамвайных билетов.