Сын лейтенанта Шмидта

— А что? С великим удовольствием, — забормотали старички и, опасливо поглядывая на смертоносный гвоздь, стали быстро собирать вещи. — Право, если две спокойные и купе тихое… Вас не затруднит помочь нам перенести чемоданы? — Сувенирная чашка с недовольным атаманом исчезла в хозяйственной сумке.

— Я же говорил — свет не без добрых людей, — сказал Николай, когда Кочегаров и Наседкин заняли освободившиеся места.

— Можете раздеваться до трусов и лезть на верхние полки. Жаль старцев, компания была славная. Ну, как был произведен обмен, Сэм, многоходово?

— Плюралистично, — согласился бывший специалист по мухам.

Поезд, преодолев железнодорожные мосты через реки Иловля и Медведица, приближался к столичному часовому поясу. Впереди были беспощадная к пришельцам Москва и туманная, с печальным, суровым прошлым северная столица.

Пока Николай и его спутники пили поданный проводником пахнущий железнодорожным расписанием чай, поезд подкатил к станции. Мелькнуло заброшенное депо. На дальнем запасном пути стоял давно распряженный и забытый всеми паровоз. Ржавые рельсы выбегали из-под его колес, как брошенные на землю вожжи. Еще паровоз был похож на сбежавшего из музея мамонта. Отстучав на стрелках, поезд замедлил ход, по-оркестрантски грянул тарелками и остановился. Мимо окон побежали пассажиры, давно ожидавшие состав. Они бежали, держа в руках перед собой, как пропуск в рай, железнодорожные билеты.

— А городок-то не Сочи, — заметал Николай, рассматривая в окно облупившееся здание вокзала. — Между прочим, в Сочи имел несчастье родиться ваш покорный слуга. Город магнолий и накачанных мускулов. Ночью могут запросто убить. Даже в Москве спокойнее. День в белокаменной, пересадка, и мы на месте. Говорят, готовясь к битве при Ватерлоо,

Наполеон тоже плохо спал. Сокровище само идет нам в руки. Господа пайщики, наберитесь терпения!

И все-таки, когда фирменный поезд начал приближаться к северной столице, нетерпение охватило членов «Галеаса». Поминутно отталкивая друг друга, Кочегаров и Наседкин выглядывали в окно. Низкие заболоченные поля уже сменились черными квадратиками огородов. Вместо шапок березняка и ольшаника замелькали дощатые и шиферные крыши. Около парников пожилые садоводы, брошенные сыновьями и невестками на болотистых дачных участках, задумчиво ковыряли лопатами землю. Поезд все чаще вызванивал колесами на стрелках. Проводник обошел купе, бросая на столик билеты.

Северная столица! У морского корабля, воздушного судна и каждого города несомненно есть своя богиня, ответственная за их судьбу. Древние греки, которые посадили трех старух прясть нити жизней, знали, что делают. Только браком в работе старых тружениц можно объяснить узелки, катышки и петельки, из-за которых трясет колесницу, в которой мы путешествуем по дороге жизни. Великий северный город, куда должны были прибыть наши путешественники, яркое тому свидетельство. Что только он не знал! Воздвигнутый по капризу царя на болоте, знал взлеты и падения, был свидетелем триумфа войск, возвращавшихся с победоносных войн, и молча, пряча глаза, взирал на лохмотья и окровавленные бинты солдат, которых угораздило пойти вслед за бездарными полководцами. В нем гремели дворцовые балы и жалобно плакали во дворах-колодцах нищие шарманки, открывались судьбоносные заседания парламентов и так же судьбоносно эти парламенты разгонялись. Город рос, строился, копил в своих музеях сокровища заморского искусства и безразлично смотрел, как умирают с голоду свои гении. Он становился законодателем мод и опускался до уровня провинции, в нем смеялись и плакали, писали эпохальные романы и жалкие пасквили, он торговал привозными экзотическими фруктами и собственной, побитой машиной, картошкой, ставил памятники кумирам и свергал их с пьедесталов.

Поезд замедлил ход, в последний раз заскрипели тормоза, музыка на перроне грянула жиденький марш, к вагонам подбежали носильщики, жены и подхалимы. Носильщики встречали спекулянтов, жены чужих мужей, подхалимы — бизнесменов и начальство. Густая река кепок, чемоданов с колесиками и дамских плеч хлынула из вагонных дверей.

— Итак, в руках у нас некоторая скромная сумма в деревянных. Это значит, что мы сможем снять номер в дешевенькой гостинице, — начал Николай, когда его спутники, покинув вагон, окружили его. — Поневоле вспомнишь время, когда, прежде чем ехать в город, достаточно было дать телеграмму: «Вам выезжает депутат Верховного Совета» или «Забронируйте одноместный номер видом море Герою Советского Союза». Нет, в старом строе тоже были свои прелести. А сейчас — гусары, вперед! Процесс пошел.

Глава шестая

СПЕЦИАЛИСТ ПО МУЗЕЙНЫМ СОКРОВИЩАМ

Члены товарищества остановились в бывшей железнодорожной для проводников, переоборудованной в трехзвездочный отель, гостинице. На крыше ее стояли коробчатые, освещенные изнутри электрическими лампочками буквы: «О…ЕЛЬ». Букву «Т» фирма-изготовитель не успела поставить и разорилась.

— Ничего, это даже придает зданию какой- то шик, — рассудил Николай. — Оригинально и загадочно. Иностранцы думают, что «ОЕЛЬ» это славянское женское имя. Номера нам дали тоже ничего. В коридоре, правда, не выветрившийся за год запах туалета, который был, вероятно, рядом. Но стерпим. Подвесной потолок если и рухнет, то, надеюсь, уже после того, как мы выедем. Итак, господа, вынужден вас оставить. Кое-какие старые дела. Про кактусовую фирму я вам говорил. Две-три росписи в актах ликвидационной комиссии. Мексиканцы такие формалисты!

Сказав это, он покинул номер. Николай торопился на Ропшинскую улицу.

— Все же, как ни говори, у коммунальных квартир есть свои достоинства, — размышлял он вслух, разглядывая на двери 26-й квартиры гирлянду звонков. — Если на косяке восемь этих милых электрических чашечек, значит, разыскиваемое лицо не будет важничать. Ничто так не воспитывает покорность, как проживание в коммуналке.

Сказав это, он решительно нажал все восемь кнопок подряд — бумажки рядом со звонками были или оборваны, или затерты до нечитаемости, — и не прошло несколько томительных минут, как дверь взорвалась недовольными голосами:

— Кому там не терпится?

— Нахал какой!

— Дайте ему по рукам.

Дверь распахнулась, открыв могучий, еле прикрытый капотом, в масляных пятнах, дамский торс.

— Могу я видеть Никодима Петровича? — опережая новый взрыв негодования, спросил Николай, придерживая на всякий случай носком ботинка дверь.

— Читать не умеете? — огрызнулся капот. — К Сыроземову четыре звонка.

— К Никодиму Петровичу мужчина, — радостно сообщил из-за ее спины девичий голос.

— Нету его.

— Как нету? Дома сидит. Еще не выходил.

— Пардон, мадам, — оттеснив даму в капоте, Николай вступил в просторное помещение, которое по странной прихоти лиц, полстолетия назад заселивших квартиру, стало одновременно и прихожей, и кухней. Набор газовых плит и кухонной мебели неопровержимо доказывал, что классовое расслоение, начатое Гайдаром, уже проникло и сюда. Кроме худосочных, выкрашенных белой эмалью изделий «Газоаппарата» тут стояли и могучие, вишневого цвета, дорогие плиты производства Венгрии и Швеции, а столы и подвешенные к стенам пеналы представляли собой наглядное пособие на тему «Кухня вчера и сегодня».

— На вашем месте я бы здесь все переставил, — задумчиво сказал сын изобретательного лейтенанта настороженно смотревшим на него обитателям квартиры. — Упорядочил бы эпохи. Музей на дому. Начало осмотра — дворцовый столик времен первой волны НЭПа, куплен при распродаже дворцовой утвари. Затем — стол, комиссия Нансена и ледокол «Красин» спасает Нобиле. Эти две табуретки — ужасы 37-го года. Иностранцам можно говорить что они изготовлены руками заключенных. Дальше я бы поставил вон те стол и шкаф, тут уже есть бронзовые ручки, а за стеклом стоит бутылка из-под «Старого замка». Благословенное время застоя! Бананы стоили два рубля, а картошку можно было купить в магазине за копейки. И наконец, последним должен стоять вот этот великолепный гарнитур. Беловежская пуща и суверенитет Татарии. Очень к месту замочки на дверцах — внутри сухое молоко в двухкилограммовых банках, похищенных в свое время из немецкой гуманитарной помощи… Так где меня ждет клиент?