Рыбацкие байки

Крикнешь ему:

— Анатолий, будь другом, посиди лучше с нами, рюмка тебя ждет!

Придет, посидит, выпьет и закусит. Иногда даже до вечера просидит, забыв про свои дела. Но Толя редко бывает дома. То он на запад едет, то в Сибирь, на новостройку, то на юг — загорать.

С начала мая и до осени на даче Андрюшиных живут только родители Толи. Их отсюда до конца сезона не могут выгнать ни затяжные дождя, на грозы, ни бури, когда бушует так, что крыши с домов летят! Сам Петр Петрович Андрюшин доживает седьмой десяток, но бодр и благодушен и всегда улыбается, А достоинства Веры Ивановны, его супруги, и перечислить нельзя, так их много! Она не только улыбается поминутно, она тебя хвалит тоже поминутно. Хвалит и улыбается. Улыбается и хвалит.

— Ой, как вы помолодели и похорошели! Чудо! Просто чудо!

Сказала приятное вам, начинает хвалить вашу супругу, ваших детей — каждого в отдельности, потом всех вместе, ваших родных и знакомых. Потом берется за предметы неодушевленные: рассыпает комплименты кустам и деревьям вашего сада, вашим цветочным клумбам. Ей кажутся прекрасными даже сорняки в вашем саду.

— Как у вас много зелени! Когда под яблонями земля вскопана да еще и унавожена, глядеть на них не хочется. А от ваших — глаз не оторвешь!

Тут в поле ее зрения попадает умывальник.

— У вас руки действительно золотые! Как вы обновили свой умывальник! Загляденье!

Умывальник у меня прохудился лет шесть тому назад. Вместо того чтобы его выбросить, я его ежегодно латаю: каждую весну замазываю дыры универсальной замазкой, заклеиваю сверху и изнутри марлей и покрываю краской, оставшейся от покраски лодки. Один год он у меня был зеленый, другой — синий. Был белым. Был даже желтым. А в эту весну стал ядовито-красным.

— А столб ваш! — продолжает ворковать Вера Ивановна.— Нет, это не столб, а настоящий шедевр! Только с вашим талантом можно сделать такой столб.

Столб я сделал из молодого дуба: срезал верхушку, оставил веток сколько нужно, а кору снял. Сучья яз него торчат, как оленьи рога. Умывальник прибит к стволу. На живом столбе вырезаны полочки для мыла и щеток. Полотенца, майки, шляпы, часы, транзисторы можно вешать прямо на сучья. Все, что хотите, то и вешайте: очки, полиэтиленовый мешок, бутылку из-под кефира, садок для просушки, мешочек из-под корма, плавки — сучков хватает!

Уже не первый раз Вера Ивановна хвалит мой столб. И каждый раз мне приятно слушать ее похвалу. Почему она не литературный критик? - думаю я, слушая ее сладкий голосок. Сколько красот останется в наших книгах нераскрытыми из-за отсутствия подобных ценителей в славных рядах отечественной критики!

При этом у Веры Ивановны нет никакой корыстной цели. Она хвалит вас и все ваше — просто так, из любви к людям. Эта любовь настолько переполняет ее душу, что переливается через край.

Честное слово, язык не повернется сказать что-либо дурное о таких замечательных людях, как Андрюшины, мои соседи слева. Каждый из них хорош по-своему. Но у всех у них есть общее — они все любят рыбу! Они любят всякую рыбу: и жареную, и вареную, и вяленую, и копченную на костре. Соленая рыба для них деликатес Я тоже любитель рыбных блюд, в особенности люблю хорошую вяленую рыбу, но мне достаточно один раз поесть рыбки досыта,— скажем, грамм двадцать пять — тридцать,— а потом я могу несколько месяцев о ней даже и не вспоминать. Бывало, мы с Махмутом пьянели от одной селедки на двоих. Андрюшины же — и старшие и младшие — готовы по пять раз в день есть соленую рыбу, и все им мало! И гости их такие же любители рыбы, как и сами хозяева.

Андрюшины никогда не отказываются от рыбы, когда к ним приходит Махмут с полным садком. Они только суют ему деньги. Махмут отказывается, они настаивают. Тогда Махмут поспешно уходит, сказав для виду: «Ладно, потом отдадите».

Но Андрюшины и сами ловят рыбу. И надо сказать, что рыба к ним очень расположена. Они ее привечают, бросая в воду у самого порога дома разные рыбьи лакомства: заплесневевший хлеб, прокисшую кашу, тухлое мясо.

Старик Андрюшин спозаранку берет рыболовные снасти и садится в лодку, привязанную к столбу на берегу. Когда мы, миновав рукав, входим на своей моторке в русло Волги, Пётр Петрович уже сидит и удит. Удилища у него длинные-предлинные — такие удочки сейчас не в моде. На наши приветствия Петр Петрович отвечает своей неизменной доброй улыбкой.

Возвращаемся через шесть-семь часов, а он все сидит, все удит. У нас в садках по шесть, по семь килограммов рыбы, у него — один. Но зато без рыбы ловля у него не обходится. Мы нередко возвращаемся пустыми, а уж он свой килограммчик всегда принесет.

Конечно, для Андрюшиных их дед не добытчик. Они ведь желают не только все лето рыбку есть, но и на зиму должны сделать себе запас сушеных сорожек и лещей. Поэтому им приходится ловить рыбу еще и «на серебряный крючок». Что касается «серебряного крючка», то на Волге не переводятся удачливые рыбаки, готовые притащить по вашему заказу какой угодно рыбы и сколько угодно. Правда, найти такого постав­щика нелегко, а найдя, удержать возле себя — еще труднее. И в этом смысле Андрюшины тоже люди везучие. Они умеют находить любителей «серебряного крючка». Те им и рыбку волокут, и творог, и курочек, и яйца. Но, конечно, главное — это живая рыба.

С рыбаками имеет дело Вера Ивановна. Вначале она хвалит их самих, потом принесенную им рыбу:

— Рыбка у вас, прямо скажу, золотая, жаль, что я уже купила сегодня, мне больше не нужно.

Любитель «серебряного крючка», который только что таял от комплиментов Веры Ивановны, мрачнеет и идет к калитке, бормоча под нос.

— Не иначе, как Акула опередил, так-то его и так-то!

Добрая душа Веры Ивановны томится: люди пришли к ней с хорошим, а уходят недовольные. Она окликает поставщика:

— Милый человек, обождите, я вас провожу к Ирине Галеевне, она давеча говорила, что ей нужна рыба. А не ей, так ее соседям пригодится.

Она ведет рыбака на дачу к своей знакомой, и пока сделка не совершена, сердце ее неспокойно. Но вот рыба продана, рыбак ушел. Вера Ивановна на верху блаженства: все довольны.— и покупатель, и продавец, и посредник. Вспоминая, как бранился рыбак у нее на участке, она, как бы извиняясь перед кем-то за его грубость, тихо бормочет себе под нос:

— Как можно так неприлично отзываться о человеке! Разве это справедливо — Жорочку называть акулой и вообще? Такой скромный, старательный, глубоко поря­дочный человек. Много у нас еще этой ненужной грубости, много!

ЖОР

Нет такого человека в округе, который не знал бы Жорочку, как называет его Вера Ивановна, или Георгия Мухтаровича, как величает его дед Андрюшин. Мы с Тази зовем его просто — Жор.

Любителей-рыболовов я делю на три разряда: I — те, что больше любят ловить рыбу, чем есть ее; II — те, кто больше любит есть, чем ловить, и Ш — те, кто больше любит продавать рыбу, чем ловить и есть.

Жор — типичный представитель третьего разряда рыболовов. И к тому же из породы счастливчиков.

Наступает весна. Волга еще не очистилась ото льда. Чебак еще не метал икры, у самцов бока шершавые, как рашпиль. Рыболовы даже не принимались еще лодки свои красить. А Жор уже появляется в саду у Андрюшиных. Телогрейка ему тесна в плечах и узка в груди, словно он ее со своего сынишки содрал, на ногах охотничьи сапоги с мушкетерскими отворотами, при нем огромная корзина. Жор держит ее в одной руке легко и грациозно, словно она наполнена воздушными кубиками из пенопласта, а не плотно уложенными тушками свежей рыбы. В другой руке у него карманный безмен. Со всех сторон сбегаются садоводы, соскучившиеся за зиму по свежей рыбке. В корзине у Жора килограммов тридцать — сорок. В одно мгновение они превращаются в бумажки и серебро. Деньги проглатывает кошелек Жора. Пасть у него широкая, жадно открытая, как у прожорливого сома!

Петр Петрович Андрюшин, успевший перехватить лучшую рыбу, сейчас же начнет готовить воблу из живых чебаков. Для этого он складывает рыбешек в специальную, посудину, посыпает солью, а сверху кладет увесистый камень — гнет. Так чебаки лежат два-три дня. Потом он вывешивает их на ветерок — просушиться. Как будто все легко и просто! Но сделаешь сам — не получается так, как у деда Андрюшина. У Петровича вобла из чебака вкуснее настоящей воблы, даже астраханской, самой прославленной и знаменитой. Один цвет чего стоит! Золотисто-желтый, солнечный от сочащегося жира! Посмотришь через такую оболочку на солнце — она насквозь светится!.. А запах!.. Впрочем, вернемся к Жору.