Рассказы о литературном институте

Но вот дохнуло в России ветром перемен, запахло перестройкой…

И они тут же проявили смекалку — забросили учебу и давай делать бизнес — возить из Монголии неподъемные сумки и тюки: с кожей и джинсами.

Общежитие превратилось в перевалочную базу… В институте они появляются теперь редко… У них другой интерес в Москве, даже водка отступает на задний план, в голове одно: деньги, много денег, валюта… Намсраю все реже удается проводить свои «мероприятия», они перед ним уже не забитые, безропотные монголы, они — новое племя, почуявшее запах денег. Теперь они не стоят покорно, они достаточно обнаглели и могут дать сдачи. В голове у них великая лихорадка: товар — деньги, деньги — товар. И Намсрай отступает.

Как появились у нас «новые русские», так и у них скоро народятся «новые монголы»… Что это такое — «новые монголы»? Свирепые и кровожадные, перемазанные бараньей кровью и жиром, молодые люди на «мерседесах» с мобильными телефонами в руках посреди широкой монгольской степи? Дикое зрелище!

Нет, не зря их бил Намсрай смертным боем, ох, не зря… Пытался он предупредить в них грядущее зло, которое выйдет наружу вместе с перестройкой и ничего доброго Монголии не принесет… Всей своей кровью древней и нутром чувствовал и пытался предупредить его, задавить в зародыше, только опоздал он, катастрофически опоздал…

Как ни глупо и ни пакостно звучит «новые русские», а уж «новые монголы» звучит совсем нелепо, дико и страшно.

Бедный Намсрай!

НА ХАЛЯВУ

Собрались как-то студенты — все сплошь молодые и мужественные ребята, в одной угловой комнатке на шестом этаже и заперлись там, как декабристы… Сидят, беседуют о том, о сем, рассуждают… И о поэзии, и о прозе, и об учебе, и о том, что жизнь — хороша, когда ни о чем не болит душа. А душа на то она и душа, всегда о чем-нибудь болит и переживает. Без этого нельзя.

А на столе у ребят — праздник. Густо уставлен он пивом с водкой, а на закуску — колбаса с булками. Хоть сами и непьющие, а иногда можно себе позволить расслабиться, а то все время в напряжении, учеба — это вам не ваньку валять, как бы голова от напора знаний не треснула.

Время — далеко за полночь. В общежитии уже и гомон, и щебет, и свист, и просто пение — все стихло. Все певцы разбрелись… А они все не расходятся — сна ни в одном глазу, бессоница. A откуда ж сну-то хоть в одном глазу взяться, когда сессия началась? Сама по себе сессия — это хорошо, даже счастье, сплошной отдых, считай, каникулы наступили.

Все — так, да не так. Потому что утром у них экзамен — мать его за ногу! — да такой экзамен, что с похмелья в дурном сне не приснится. Самый подлый, коварный экзамен — история КПСС! Все остальные экзамены по сравнению с ним — семечки, орехи. А он страшен и ужасен! Страшнее этой истории партии только и есть одна марксистско-ленинская философия. Там сам черт ногу сломит! Но этот экзамен еще впереди. Маячит, как путеводная звезда. А ты вначале, попробуй, историю партии сдай! Как же тут не переживать…

Так что ни о каком сне речи быть не может! Сидят ребята и о несбыточном мечтают:

— Эх, хорошо бы нам эту историю партии проклятую на дурака сдать, на халяву проскочить… — разводит философию один.

— Еще бы нехорошо, — поддакивает другой. — Совсем даже неплохо.

И третий мечтает:

— Да-а-а… если бы сдать ее на халяву, это бы даже куда лучше было, чем халвы бесплатно наесться…

Тут уже, конечно, и стихи, и проза, на задний план отошли, не до них, перед глазами только змеиные щупальцы истории КПСС шевелятся…

А форточка у ребят настежь открыта, чтоб побыстрее клубы дыма и винные пары улетучивались…

Вдруг влетает в форточку нечто такое, совсем непонятное: ребенок не ребенок, женщина не женщина, — но баба, бабеночка точно! Сама из себя небольшая, голенькая, титьки маленькие торчат, за спиной — крылышки, как у ангела, только лицо взрослое, один глаз серьезно смотрит, а другой хитро прищурен. Повисла в воздухе и покачивается с боку на бок…

Удивились ребята: что это за поздний гость? Может, это белочка? Так откуда белочке взяться? Все белочки в тайге, по дуплам сидят.

Тут один догадался, спросил:

— А ты не халява ли будешь, девушка невиданной красы?

— Она самая и есть, халява… — сладко причмокнула гостья. — Халява Халиловна, будем знакомы!

Ух ты! Обрадовались студенты: лучший друг нашего брата прибыл! Усадили ее на почетное место, стали потчевать пивом с водкой, колбасой с булками угощать… А Халява Халиловна не отказывается, выпивает да закусывает, уплетает угощение за милую душу… Ела-ела, все у них подъела, все выпила… Как насытилась, сладко причмокнула и подмигнула ребятам: ну, мол, все, полный порядок… Будьте за экзамен совершенно спокойны, все теперь у вас в ажуре будет. И полетела восвояси, едва в форточку пролезла.

А ребята себе от радости места не найдут! Еще б не радоваться: умаслили саму Халяву Халиловну! Ну, думают, преодолеем теперь ненавистную дисциплину, может, еще и отличные оценки отхватим! Чем черт не шутит? В отличники по истории партии и марксизму-ленинизму выбьемся. Бывают же такие чудеса!

Вот ведь какое свойство человеческой натуры: eщe ничего толком неизвестно, сдадут они или нет, нет, чтоб хоть худые троечки себе заказать, а они уже губу раскатали, подавай им по высшему разряду, как в бане.

Ладно, пришли утром на экзамен… Лица у всех от недосыпа помятые, опухшие, глаза — красные. А преподователь у них не человек — зверь лютый с партбилетом по фамилии Мальков. Его дед в свое время был начальником охраны Кремля. Да таких днем с огнем поискать! Его в Литинститут из ВПШ за жесткость с подчиненными перевели. Там, значит, в ВПШ, жесткость нельзя проявлять, а здесь — можно. Тут уж он и развернулся во всю удаль молодецкую, так гайки закрутил, что никому мало не показалось. И главное сами преподаватели его как огня боятся, как бы он их по партийной линии не вздрючил. Он еще и секретарем парторганизации был.

Вот ходит он из угла в угол, скрипит начищенными ботинками, меряет пространство, — тесно ему! — смотрит на всех исподлобья, с ненавистью, заживо испепелить хочет… Попробуй, сдай такому! Зато примерь гестаповскую фуражку — в самый раз будет. Так что только на одну халяву — дорогую Халяву Халиловну — и надежда.

Взяли ребята билеты, кому какой попался, уселись кое-как, лишний раз дыхнуть боятся… Уставились в билеты, а там такая голомуть — без бутылки, точно, не разобраться! Все какие-то съезды, съезды с программами и все даты, даты, даты, век бы их не знать!

Ну, делать нечего, стали сдавать… Тут скоро и выяснилось, что, увы, никто эту каменную стену в лице марксистско-ленинского профессора прошибить не может. И никакая халява не помогает, даже сама Халява Халиловна не в силах.

Пошел такой разнос-раздолбай, хоть святых выноси! Рвет он и мечет, этот профессор из ВПШ, живого места от ребят норовит не оставить, чистый Освенцим устроил! Куда ребятам-несмышленышам деваться?

Кто-то eщe хочет спастись, кричит изо всех сил:

— Пролетарии всех стран соединяйтесь!

Ничего умнее в этот момент в голову не приходит. Другой подвывает:

— Ленин и партия — близнецы-братья! — Да никакого толку.

А профессор марксистских мокрых дел не унимается, уничижает всячески, ест по-живому, крови жаждет.

— Не дышатъ перегаром, недоумки! Кто против советской власти? Есть такие? — И пальцем тычет, чтоб выяснить. А кто против советской власти? Никто не против. Дураков-то нет.

Короче, получили все по заслугам, по «неуду», по позорному, и были выпровожденны, горемычные, вон… А не будь дураком, на халяву надейся, а сам не плошай! Что-что, а уж историю родной партии знать надо.

Выбрались они на свежий воздух, хлебнули живого кислорода, и на радостях, что хоть сами-то живые остались, двинули в Столешников переулок, в недалекий кабачок по прозванию «Яма», по кружке пивка садануть, а то и по две… Пока молодые да неженатые. Жизнь продолжается! Кто им может запретить? Да никто! Даже все марксистско-ленинские профессора вместе взятые.