Старик Хоттабыч (ред. 1938 года)

После посещения острова Рудольфа «Ладога» повернула в обратный путь. Экскурсанты уже порядком устали от множества впечатлений, от солнца, светившего круглые сутки, от частых туманов и почти непрестанного грохота льдин, ударявшихся о форштевень и борта судна. Всё меньше и меньше находилось охотников высаживаться на пустынные острова, а под конец только наши друзья да ещё два-три неутомимых экскурсанта не упускали ни одной возможности посетить негостеприимные скалистые берега.

— Ну что ж,- сказал как-то утром Степан Тимофеевич,- в последний раз высажу вас — и баста! Никакого расчёта нет останавливать пароход из-за каких-нибудь шести-семи человек.

Поэтому Волька сговорился со всеми отправившимися вместе с ним на берег по-настоящему проститься с Землёй Франца-Иосифа и не спешить с возвращением на «Ладогу». Тем более что Хоттабыча, торопившего обычно с возвращением, с ними в этот раз не было — он остался играть в шахматы со Степаном Тимофеевичем.

— Ребята,- таинственно сказал своим приятелям Серёжа, когда они через три часа, усталые, поднялись наконец по шторм-трапу на борт парохода,- айда ко мне в каюту! Я вам покажу кое-что интересное… Ну вот, смотрите,- продолжал он, плотно притворив за собой дверь каюты, и извлёк из-под полы своего пальтишка какой-то продолговатый предмет.- Что вы на это скажете? Я нашёл эту посудину на другом конце острова, у самого берега.

В руках у Серёжи находился позеленевший от морской воды, а может быть, и от времени, небольшой, размером со столовый графин, медный сосуд.

— Его нужно сейчас же сдать Степану Тимофеевичу! — возбуждённо сказал Волька.- Это, наверно, какая-нибудь экспедиция вложила в него письмо и нарочно бросила в воду, чтобы те, кто его выловит, узнали о её бедственном положении.

— Правильно,- подтвердил со своей стороны Женя.

— Я тоже сначала так решил,- отвечал Серёжа,- но потом сообразил, что ничего страшного не случится, если мы раньше сами вскроем эту посудину и первые посмотрим, что там внутри. Это же очень интересно. Правильно я говорю, ребята?

— Правильно! Конечно, правильно! — загалдели Волька с Женей.

Серёжа, побледнев от сознания важности момента, довольно быстро соскрёб с горлышка сосуда смолистую массу, которой оно было наглухо замазано. Под смолой оказалась массивная свинцовая крышка, покрытая какими-то письменами. Серёжа с трудом отвинтил её.

— А теперь,- сказал он, опрокидывая сосуд над своей койкой,- посмотрим, что там…

Он не успел закончить эту фразу, как из сосуда валом повалил густой чёрный дым, заполнивший всю каюту так, что стало темно и нечем было дышать. Однако через несколько секунд дым собрался, сжался и превратился в малопривлекательного старика со злобным лицом и глазами, горящими, как раскалённые угли.

Первым делом он упал на колени и, истово колотясь лбом о пол каюты, возопил громовым голосом:

— Нет бога, кроме Аллаха, а Сулейман пророк его!

После этих слов он ещё несколько раз молча стукнулся лбом об пол с такой силой, что вещи, висевшие на стенах каюты, закачались, как во время сильной качки. Потом он снова вскричал:

— О, пророк Аллаха, не убивай меня!…

— Разрешите справочку,- прервал его стенания перепуганный и в то же время заинтригованный Волька.- Если я не ошибаюсь, речь идёт об иудейском царе Соломоне?

— Именно о нём, о презренный отрок, о нём, о Сулеймане ибн Дауде, да продлятся дни его на земле!

— Это ещё большой вопрос, кто из нас презренный,- тактично возразил незнакомцу Волька.- А что касается вашего Сулеймана, то заявляю вполне официально: дни его ни в коем случае продлиться не могут. Он, извините, умер.

— Ты лжёшь, несчастный, и дорого за это заплатишь!

— Напрасно злитесь, гражданин. Он умер три тысячи лет назад. Об этом даже в энциклопедии написано.

— Кто открыл сосуд? — деловито осведомился тогда старичок, приняв, очевидно, к сведению Волькину справку.

— Я,- скромно отозвался Серёжа, замирая от гордости.- Я. Но не стоит благодарности.

— Радуйся, о недостойный мальчишка!

— А чего это мне радоваться? — удивился Серёжа.- Это вас спасли из заточения, вы и радуйтесь. А мне-то чему радоваться, чудак вы старичок?

— А тому, что я убью тебя сию же минуту злейшей смертью!

— Ну, знаете ли,- возмутился Серёжа,- это просто неблагодарность! Ведь я вас освободил от этой медной посудины. Если бы не я, кто знает, сколько бы ещё тысяч лет вы в ней проторчали в дыму и копоти!

— Замолчи! — сердито прикрикнул незнакомец.- Пожелай, какой казнью будешь казнён. У-у-у-у!…

— Попрошу без запугиваний. И вообще, в чём, собственно говоря, дело? — вконец рассердился Серёжа.

— Знай же, о недостойный юнец, что я один из джиннов, ослушавшихся Сулеймана ибн Дауда — мир с ними обоими!. И Сулейман прислал своего визиря Асафа ибн Барахию, и тот привёл меня насильно, ведя меня в унижении, против моей воли. Он поставил меня перед Сулейманом, и Сулейман, увидев меня, призвал против меня на помощь Аллаха и предложил мне принять его веру и войти под его власть, но я отказался. И тогда он велел принести этот кувшин и заточил меня в нём…

— Правильно сделал,- тихо прошептал Женя на ухо Вольке.

— Что ты там шепчешь? — подозрительно спросил старик, прервав свои слова.

— Ничего, просто так,- поспешно отвечал Женя.

— То-то! — мрачно сказал старик.- А то со мною шутки плохи… Итак… Он заточил меня в этот сосуд и отдал приказ джиннам, и они понесли меня и бросили в море. И я провёл там сто лет и сказал в своём сердце: всякого, кто освободит меня, я обогащу навеки. Но прошло сто лет, и никто меня не освободил. И надо мной прошло ещё четыреста лет, и я сказал: всякому, кто освободит меня, я исполню три желания. Но никто не освободил меня, и тогда я разгневался сильным гневом и сказал в душе своей: всякого, кто освободит меня сейчас, я убью, предложив раньше выбрать, какою смертью умереть.

И вот ты освободил меня, и я тебе предлагаю выбрать, какою же смертью тебе желательней было бы умереть.

— Но ведь это просто нелогично — убивать своего спасителя! — горячо возразил Серёжа.- Нелогично и неблагодарно.