Собрание сочинений. Том третий

Томаш, сидя в своем углу, прямо заходился от смеха. Мы оба накинулись на чародея — господин домовладелец схватил его за волосы, я — за уши — и учинили допрос с пристрастием.

— Если у вас возникнет желание вымазать кому-нибудь лицо, разотрите чернильный орешек с железным купоросом, посыпьте на полотенце и подайте тому, кто только что умылся. Я этот порошок уже давно приготовил для кого-нибудь из ваших гостей. В большой компании это особенно…

Он не договорил, так как впервые по его штанишкам прогулялась палка, которую я приобрел за день перед этим событием, предвидя, что мне придется-таки обломать ее о его бока.

Теперь я грустно брожу по улицам. Вспоминаю рекомендацию старого Дж. Христ. Виглеба, как в полнолуние неприметно спровадить своего недруга на тот свет…

Изо дня в день кружу я около антикварного магазина и в немом восхищении замираю перед витриной, где выставлена одна старая гравюра, на которой изображено, как в 1572 году на главной площади Лиона сжигают чародея Бужлье. И каким-то волшебным теплом веет на меня от этой картины.

Великий день Фолиманки

Ничто уже не воскресит былой славы Фолиманки. Этот сад, простирающийся над всей нусельской долиной под крепостными стенами Карлова, с домом внизу, у Ботича, окруженным огромными деревьями, имел славную историю.

Ныне чреда домов спускается к самому Ботичу, и что осталось от Фолиманки и всей усадьбы?

Воспоминания влюбленных, что ходили под стенами, собирая фиалки.

Воспоминания студиозов, что по утрам долбили здесь римское право.

Но все это пшик по сравнению с воспоминаниями тех, кто пережил достопамятный 1897 год. Тогда совокупно выступали полки нусельских, михельских и вршовицких обитателей против дружин с Виноград, объединенных с военной мощью городских училищ и начальных школ Карлова, с добровольцами Святоштепанской школы и Вышеградского Градка.

Решалось, чьей державой на вечные времена быть Фолиманке.

Владелец-немец, господин Плешнер, в расчет не принимался. О нем никто и думать не думал.

Он держал, правда, сторожа да двух собак. Сторож, старенький господин Полачек, по целым дням играл на шарманке на мосту через Ботич и наверх ему не хотелось.

А псы, вместо того чтобы сторожить, целыми днями шныряли по Нуслям в поисках пропитания, и когда однажды ночью воры обокрали имение, они увели и собак.

Но собаки любили свое отечество и вернулись, чтобы бездеятельно наблюдать, как наверху мальчишки гоняются по саду, а сам сад приходит в запустение.

Это была прекрасная идиллия.

Поначалу мальчишки жили в мире и согласии.

Библия повествует, что в раю бок о бок мирно жили тигр и кролик.

И здесь, на Фолиманке, бок о бок мирно жили нусельцы и виноградцы, вместе лазили на черешни, вместе дружно играли в разбойников и курили «драмки».

Это был подлинный рай по Овидию, золотой век:

Споров не было. Совместной рукой были истреблены ирисы и заросли ландышей. Сломаны деревья и из веток устроен палисад перед малой пещерой в скале. Туда натаскали соломы, уворованной в имении из стогов, и там, на свежем воздухе, спали дети природы, которые по тем или иным причинам опасались показаться дома.

Обычно сия ночлежка бывала переполнена в дни, когда выдаются школьные аттестаты, этот вечный камень преткновения в добрых отношениях между усердными школярами и их родителями.

В такие дни многие почитали за благо эти отношения нарушить и на некоторое время прервать.

Фолиманка была жестока к родителям и нежна к беглецу. Последний бывал накормлен самоотверженной заботой всех, с кем общался, — будь он, скажем, виноградцем, хлеб ему нес нуселец, а из Вршовиц доставляли холодную печеную картошку.

Так и жили они в мире и согласии. Беглецы, когда им это надоедало, один за другим заявляли, что возвращаются в объятия родителей.

Возвращения блудных сыновей сопровождались, конечно, жестокой процедурой. Спускались штанишки и заботливые отчие колени принимали в свои объятия беглого сына, а в отцовской руке свистела розга.

После порки обретенному дитяти давали вволю поесть, отмывали, вручали чистый воротничок, и он снова вступал в лоно семьи.

И не было случая, чтобы беглец во время экзекуции признался, где был, где спал все это время.

Грешили на стога у Стршижкова, на страговские каменоломни, возводили поклеп на тайники в бржевновских скалах, где они якобы спали вдали от дома и семьи.

Получавшие прощение бродяги не выдавали свою Фолиманку, свое новое отечество, которое всегда, как только печаль воцарится в обителях просвещения, радушно принимало их в свои выстланные соломой недра.

Но случилось то, чего никто не ждал. Случилось то, что в каждом, кто из завсегдатаев Фолиманки услышал об этом, возбудило презрение и гнев.

На Фолиманке в ту пору ночлежничал Вратислав Майер с улицы Коменского на Виноградах.

Ночлежничал в тяжкие дни, жестокие времена, когда папаши подписывают аттестаты сыновей.

И случилось такое, что и по сей день не делает нусельцам чести.

Среди них объявился предатель по имени Калаш. Рыжий и косоглазый, ну вылитый Иуда, как его малевали старые мастера.

И этот нуселец однажды постучался в двери к Майерам и сказал:

— Пани Майерова, будьте добры, дайте мне два пятака, Слава просил… — Эти два пятака Калаш хотел получить за предательство старого друга.

— А сам-то он где? Зачем ему деньги понадобились?

— А он хочет купить себе чистый воротничок.

— Где же он?

— На Фолиманке, в пещере.

Калаш просчитался. Ничего он не получил, и ему самому пришлось удирать, потому что спасательная экспедиция, отправившаяся за Славой во главе с матерью семейства, во что бы то ни стало хотела взять предателя с собой.

Так прибежище беспризорных было раскрыто.

А сами они разбежались поодиночке, в панике от необъяснимой загадки — кто же предал их новое отечество Фолиманку.

Разгадку принес своим виноградским друзьям сам Слава, который, претерпев экзекуцию, узнал обо всем.

И тогда среди виноградцев были произнесены роковые слова, чреватые опасным:

— Видали, такое могли сделать только нусельцы.

Срочно созвали комитет, постановивший безотлагательно отлупить Калаша.

Вылазку возглавил сам Слава. Разведка донесла, что по вечерам предатель ходит на Яромирову улицу за молоком.

Заговорщики и мстители подкрались к нему с тыла, наподдали по бидону с молоком и принялись тузить предателя.

Тот поднял крик, сбежались нусельцы, которые в вечерней тишине еще болтались по улицам, и разыгралось форменное сражение.

Нусельцы были в большинстве. Виноградский комитет по охране нравов был разбит.

Свистели камни и ременные пряжки… Виноградцы бежали через Фолиманку. Бежали во тьму, а за ними мчались толпой распаленные нусельские бойцы.

Виноградцы добежали до самой ограды. В свете фонаря у Карлова посчитались.

Не досчитались Венды Краткоруких. Переглянулись — поняли: попал в руки к нусельцам.

Когда на следующее утро Венда появился в школе, он поведал ужасные подробности своего плена. Нусельцы реквизировали у него два крейцера, бычок драмки, срезали шесть пуговиц со штанов и искупали в Ботиче.

Он так вонял, что ему не оставалось ничего другого, как спать в сортире. Матери в пять утра пришлось отмывать его в корыте.

Такое издевательство над пленным было неслыханным нарушением международного права.

— Мы этим нусельским штрейкбрехерам покажем, — провозгласил Франта Кршижу и предложил такие жестокие наказания для пленных, что, несмотря на всеобщее озлобление, они приняты не были.

Он требовал даже, чтобы пленные нусельцы приводились на стены и без милости сбрасывались вниз.