Плач по царю Ироду

И еще я вспоминал Нюсю. Пятьдесят лет, как она не живет на земле. А я все слышу, как она колотится в дверь, словно просит, чтоб ее впустили обратно.

Плач по царю Ироду

Никто не любит Ирода и теперь уже не полюбит. Его могла бы полюбить жена, но ее давно нет в живых. И сыновей Ирода нет в живых, и других членов его семейства. А эти люди, население, они ведь ему чужие, как же они могут его полюбить? Они никак не забудут тридцать седьмой год, когда он пришел сюда с римской армией. Три месяца осаждали город, такую устроили резню! К власти нет широкой, проторенной дороги, и только тот достигнет ее сияющих вершин, кто, не страшась опасностей, взбирается по ее каменистым тропам.

Как много вокруг евреев! Правда, и государство еврейское, но евреев могло бы быть и поменьше. Говорят, государство — это большая семья. А еврейское государство — это большая еврейская семья. А может ли быть еврейская семья без евреев? Наверное, может. Но работа предстоит огромная…

Семен Рутберг писал роман о тридцать седьмом годе. Не о нашем, конечно, о нашем еще рано писать. Он писал о тридцать седьмом годе до нашей эры, времени прихода к власти царя Ирода.

Великий Ирод не любил евреев, но он был еврейским царем, поэтому приходилось наступать на горло собственной песне.

Чтобы легче было править еврейской страной, Ирод решил жениться на еврейке. Родители были против: они были эдомиты и боялись, что их мальчик своим браком замутит их голубую эдомитскую кровь. Но Ирод им сказал: да, он и сам не любит евреев, но, когда человек женится на еврейке, ему не обязательно любить всех евреев, достаточно любить одну еврейку — свою жену. И неужели, пусть даже у самого большого ненавистника евреев, не наберется любви на одну-единственную еврейку?

Пришлось родителям согласиться на этот брак, тем более, что их сын брал девушку из хорошей семьи, из семьи Гиркана Второго, бывшего царя и первосвященника Иудеи. Дедушка жены, так сказать, гростесть Ирода, был в Иудее и царем, и одновременно первосвященником, и хотя пребывал на заслуженном отдыхе, но народ по-прежнему его уважал.

После этой женитьбы всемье Ирода сразу стало много евреев. Жена Мариама, теща Александра, шурин Аристовул. И, конечно, гростесть Гиркан Второй, отставной царь и первосвященник. Как говорит сосед Семена Рутберга, какой великолепный кворум для погрома!

И погром, надо отдать ему справедливость, не заставил себя ждать.

Началось с того, что шурин Аристовул стал первосвященником. В семнадцать лет — первосвященник! Сопляк! И как эти евреи всюду успевают? Мы, эдомиты, пока повернемся, пока раскроем книжку (а учиться — не хочется!), глядь, а какой-нибудь Аристовул уже первосвященник!

Ирод приказал утопить Аристовула.

Все было очень прилично, даже празднично. Ирод пригласил шурина на праздник, сначала праздновали, потом купались, и во время купания шурин как-то незаметно утонул.

Евреи тогда очень горевали. Причем не только евреи из семьи Ирода, но даже совершенно посторонние евреи. И Ирод тогда впервые подумал: небось, по нему, по Ироду, они не станут так горевать.

Отправляясь в Рим для отчета о проделанной работе, Ирод дал указание в случае его смерти тут же умертвить и его жену, чтобы они могли умереть вместе. Указание было тайное, но о нем тут же узнал весь Иерусалим, и все решили, что Ирод уже умер, принимая желаемое за действительное. Но Ирод вернулся, посмотрел жене в глаза и увидел в них какое-то отчуждение. Ей, наверно, не нравилось, что он приказал ее умертвить.

Вскоре Ироду опять пришлось уехать, и для надежности он перед отъездом приказал умертвить дедушку Гиркана Второго, а в случае своей внезапной смерти опять же умертвить жену. И чтоб она не сбежала, приказал пока держать ее в крепости.

По возвращении из поездки он внимательно посмотрел на жену, и она ему еще больше не понравилась. То ли после тюремной камеры, то ли после смерти любимого дедушки Гиркана Второго, но она как-то изменилась и не проявляла к Ироду надлежащей любви. Может, она хотела его отравить? И он отдал жену под суд по подозрению в отравлении.

Идя навстречу потерпевшему, суд приговорил его жену к смерти.

Интересно, почему суд принял именно такое решение? Может, здесь имел место тайный умысел — оставить Ирода без жены?

Он приказал казнить всех членов суда — на этот раз без суда, потому что нелепо отдавать суд под суд, в этом есть какая-то патология.

Расправа над судом без суда не ослабила горя Ирода, и он приказал умертвить тещу Александру, а также всех родственников по линии жены. А заодно и других родственников по другим линиям и вообще не родственников, без всяких линий.

И опять евреи плакали, и, глядя, как они плачут, Ирод думал с завистью, что о нем они не будут так горевать…

Семен Рутберг писал роман о давних временах, но собирал материал в современной жизни. А где он мог еще его собирать? Хотя ему пошел седьмой десяток и, надо сказать, очень быстро шел (шестой шел не так быстро, пятый еще медленней, а уж четвертый, третий, не говоря уже о первых двух… Почему-то годы, в отличие от людей, и старости движутся быстрее, чем в молодости), — так вот, хотя Семен Рутберг был человек немолодой, но не такой же старый, чтобы помнить времена Ирода!

Между тем у Ирода дело шло так быстро, что в его семье почти не осталось евреев. Только два сына, Александр и Аристовул, да и то наполовину, по материнской линии.

Стал к ним Ирод присматриваться, и в какой-то момент ему показалось, что сыновья не прочь его убить. И тогда он приказал убить их — чтоб они его не убили.

Но сыновья есть сыновья, родная, хотя и еврейская, кровь. И, горюя по ним, Ирод много перевел народу.

Евреев в его семье уже совсем не осталось. Но в стране они еще были. Страна-то была еврейская. Конечно, страна может быть еврейской и без евреев, но это, с грустью думал Ирод, вряд ли осуществимый идеал.

Поговорим об идеалах. Семен Рутберг как раз жил в стране, в которой очень много говорили об идеалах. Старый Нотэ, друг Семена Рутберга, рассказывал об осуществлении этих идеалов в одном из колымских лагерей.

Начальником лагеря был такой Ирод, о котором не могли и помыслить древние времена, а Нотэ у него работал на лесоповале. Сослуживцы, можно сказать.

И вот вызывает к себе этот Ирод сослуживца по лесоповальным делам и спрашивает:

— Что, жид, письмо ждешь?

— Жду, — отвечает Нотэ, — уже давно писем не было.

— И от кого же ты ждешь письмо?

— От жены.

— Может, и от матери?

— И от матери (мама Нотэ тогда еще была жива).

— И от детей?

— И от детей тоже.

— Сейчас поищем, может, что-нибудь и найдем, — говорит Ирод и начинает шарить у себя в столе.

Шарит, а сам все поглядывает на Нотэ, не надоело ли ему ждать. Если надоело, то можно прекратить поиски.

Но нет, Нотэ не надоело. Он бы мог так долго стоять. И хотя вообще-то был небольшого роста, но теперь стал такой длинный, чтобы было легче в ящик заглянуть.

Наконец начальник нашел письмо. Толстенькое такое. Таких толстых писем Нотэ еще никогда не получал. Там, наверно, не только от жены, но и от детей, а возможно, и от мамы. Нотэ не мог оторваться от письма, хотя оно еще находилось внутри конверта, а как же он не сможет от него оторваться, когда извлечет из конверта письмо!

Начальник держал письмо так, чтоб его было хорошо видно. Он улыбался, и Нотэ улыбался, они оба улыбались, как улыбаются сослуживцы какой-то своей общей радости.

— Они, наверно, все тут: и от жены, и от детей, и от матери, — говорил начальник. — Так вот тебе, жид, это письмо. — И он стал рвать письмо прямо вместе с конвертом. Письмо было толстое, трудно было сразу порвать, но им рвал постепенно. Оторвет кусок, потом рвет его на мелкие части. Еще один оторвет — и этот на мелкие части. Рвет и все приговаривает: — Вот тебе, жид, твое письмо! Вот тебе твое письмо!