Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга I

— Почему с верблюдом нельзя? — тихо спросила графиня.

— Не повезло верблюду, — сказал Гамилькар. — Слезьте с верблюда, графиня. Ни за что верблюд пострадал. [54]

Графине пришлось слезть с верблюда, и стражники отогнали бедное животное от райских ворот.

Когда отошли подальше, Сашко услышал, как лениво переговаривались стражники:

— Віддай мoї чоботи, Семэн.

— Не вiддам. Ти ж менi їx подарував, Мыкола.

— Ну чому ти такий дурний?

— Тому що бiдний.

— А чому ти бiдний?

— Тому що дурний.

Столицу Офира Эдем они объехали стороной и вышли к родовой резиденции Гамилькара — городу Логону и голубому озеру Тана. Тана для Африки — что-то вроде Байкала для Сибири; также сравнимы Ангара и Голубой Нил, но у Ангары — женское начало, а у Голубого Нила — мужское. У истока Голубого Нила племенем логонов в допотопные времена был воздвигнут громадный гранитный фаллос — здесь неподалеку гранитные каменоломни; от этого фаллоса исходят половые волны тяготения (или притяжения), образованные теми самыми секс-нейтрино, которые образовались в момент Большого Взрыва и были предсказаны еще Планком. Подобных фаллосов — но поменьше — на берегу озера натыкано множество, как истуканов па острове Пасхи. Связь офирских логонов с пасхальными островитянами очевидна; если мысленно продлить линию логонского фаллоса в глубь Земли, то прямая выйдет на той стороне планеты посреди Тихого океана именно на острове Пасхи. Более того, озеро своими очертаниями один к одному повторяет очертания острова Пасхи, будто кусок земли вырван из Африки. К тому же гранитные лица пасхальных истуканов, если вглядеться, повторяют типичные черты офирских логонов — вогнутые носы, глубоко посаженные глаза — кстати, если на истуканов надеть парики и бакенбарды, то сходство с Пушкиным станет разительным.

Наконец Гамилькар сбросил бахчисарайскую колонку с плеч долой на берег священного озера. Одна из его безумных целей была достигнута — пушкинская реликвия вернулась домой. Здесь, у истока Голубого Нила, прошло его детство. Их встретили подданные Гамилькара — племя логонов. Князь вернулся! С головой на плечах! С новой невестой-красавицей! Женщины логонов были толсты, но графиня Кустодиева была всех толстее! Правильно сделал, прежнюю невесту — о прежней невесте молчали, но Гамилькар хорошо понимал это молчание и ни о чем не спрашивал, — так вот, прежнюю невесту можно в задницу засунуть этой! На следующее утро, передохнув с дороги в своей родовой резиденции, Гамилькар и графиня обвенчались посреди озера в египетской папирусной лодке. Ритуал венчания соблюдался скрупулезно: на rpaфиню надели ритуальное одеяние логонской невесты — набедренную повязку из нежного белого пуха купидона-альбиноса; а Гамилькар надел белые шорты и белую льняную рубаху, завязав ее в узел на животе. Возложили белые лотосы у основания гранитного фаллоса. Прямо в лодке жених и невеста должны были показать свой сексуальный класс под наблюдением выборных депутатов-логонов, что и было исполнено и по достоинству оценено. Выходя на берег озера, Гамилькар шепнул невесте — уже законной своей жене:

— Когда тебе будут кричать: «Ведьма, ведьма!» — не оглядывайся.

Все население городка Логон высыпало на берег. Графиня Кустодиева с обнаженными бело-розовыми громадными грудями была очень хороша, каждый хотел к ней прикоснуться, погладить, ущипнуть, шлепнуть. Все восхищались такой красивой русской невестой и кричали ей вслед:

— Ведьма, ведьма!

Но графиня и бровью не вела, и с этого момента графиня Кустодиева получила имя Узейро. [55]

Здесь были лица на одно лицо — ганнибало-пушкинское. На берегу озера собрались Пушкины всех возрастов и телосложений — резвились толстенькие курчавенькие сашхены, задиристые подростки со взбитыми шевелюрами, юноши с пробивающимся пушком над верхней губой, молодые мужчины-логоны — тонкие, стройные, высокие — били в барабаны, водили хороводы вокруг бахчисарайской колонки. Были Пушкины степенные, был Пушкин-колдун, Пушкин-скромняга, два Пушкина-пьяницы, а третий попросту алкоголик, были Пушкины — лысые старики. Сашко играл на аккордеоне — а бить в барабан он так никогда и не научился — и пел ни к селу, ни к городу:

Берег был накрыт персидскими коврами и львиными шкурами, началось свадебное пиршество. Гамилькар подарил жене амулет-мешочек с купидоньим ядом — цена подарка была эквивалентна Нобелевской премии, — графиня (а графиня уже стала княгиней — «узейро», — эта завиднейшая карьера для любой российской купеческой или капитанской дочки потом была опошлена советскими вертихвостками, выходившими замуж за арабских и негритянских шейхов и принцев, чтобы уехать за бугор), — так вот, графиня в свою очередь преподнесла жениху тульский медный самовар, из которого пили пальмовое вино — до водки офиряне еще не додумались, но домашнее пальмовое вино здесь было славное, и узейро потом научила логонов гнать в самоваре банановую 40-градусную самогонку (близкую к водке по рецепту Менделеева), которую научилась гнать в Севастополе у Люськи Екатеринбург из гнилой картошки.

Наступила ночь. Купидоны вылупили зенки, зажгли свои красные фонари. (Купидоны спят с открытыми глазами, их можно использовать вместо ночника, в свете их фонарей можно читать, печатать фотографии. Когда ночью сторожевой купидон проходит по улицам Эдема, видны два красных качающихся фонаря. Стая купидонов на ветвях на ветру — это фейерверк, красный пожар.) Луна надулась и была такая яркая и полная, будто беременная от лучей Солнца. Из соседней деревушки сначала доносился рокот барабанов, потом на полную громкость включили радио. Звучали псалмы, по Би-би-си передавали церковную службу. Закусывали барашками, свежей зеленью, дынями, арахисом. По Би-би-си стали передавать лучший хит позапрошлого века — «Марсельезу» в аранжировке Стравинского. Все вскочили, ударили барабаны, раздались ритмичные хлопки, глухой топот босых ног, звенящие голоса, раскачивающиеся бедра, струйки пота, подпрыгивающие груди с большими сосками. Танцы под «Марсельезу» начались медленно, с переходом в «мамбу-мамбу», все убыстрялись и убыстрялись, «о мамбу-мамбу-мамбу», втягивая всех в пульсирующий лихорадочный темп: «О мамбу-мамбу-мамбу-рок! О мамбу-мамбу-мамбу-рок!» Мужчины и женщины плясали вместе и сами с собой и для себя, и нежно, и воинственно, и сексуально, «о мамбу-мамбу-мамбу-рок, о мамбу-мамбу-мамбу-рок», забывая обо всем и обо всех, «о мамбу-мамбу-мамбу-рок, о мамбу-мамбу-мамбу-рок, о мамбу-мамбу-мамбу-рок, о мамбу-мамбу-мамбу-рок, о мамбу-мамбу-мамбу-рок», пока пляска не достигала кульминации и не завершалась последним конвульсивным взрывом. Обессиленные танцоры останавливались и падали мокрые, будто только что побывали под проливным ливнем, садились и ложились на теплую землю. Графиня отплясывала со всеми. Земля дрожала под ее ногами. Ей кричали:

— Ведьма, ведьма!

Графиня не отзывалась и не оглядывалась.

ГЛАВА 12. Давай его сюда!

Известный в Одессе Дом с Химерами был построен в начале века каким-то французским архитектором и сплошь отделан цементной лепниной из всяких фантасмагорических полузверей-полулюдей — сфинксы, кентавры, рога, клыки, копыта, сиськи-масиськи, рыбьи хвосты. Купол здания венчала известная всей Одессе скульптура летящего обнаженного Амура с луком, колчаном и с громадным достоинством в состоянии крайней эрекции, как флюгер указывающим на Луну.

Вспомнив в последний момент о Боге и мысленно перекрестившись в направлении невидимых отсюда обескрещенных куполов областного планетария (бывшего Успенского собора, что напротив вокзала), Гайдамака потянул тяжелую дверь, вошел в ихний предбанник, выставив перед собой повестку к таинственному Нрзб, и сразу же нарвался на первую неожиданность — на лейтенанта, затянутого в ремень и портупею и так похожего на чернокнижника Родригеса, будто только что расстались с ним под дождем у бронзовой львицы.