Соседи

Но это Васька сказал уже зря. Но язык в этих местах никто никогда не мог удержать за зубами, и мужики стали напирать на Ваську, который не знал, что за первым же поворотом его ожидает счастье, то есть гном Мефодий, который жадно вслушивался в разгоревшуюся перебранку и напряженно размышлял, как ситуацию эту можно использовать с выгодой для себя. И не придумал Мефодий ничего более подлого, как высунуться из-за угла и тихонечко так позвать: «Васька!». И простодушный Васька оглянулся, и увидел Мефодия, и превратился в живого кота, которого сразу же словили за шиворот, и как он ни шипел, как ни изворачивался, обрести желанную свободу ему не удалось. Правда, он сразу же утратил дар речи или притворился, что утратил, и только жалобно мяукал, но ему никто не верил и все на время забыли даже о том, для чего они сюда пришли, и совещались только о том, каким образом прикончить Ваську, чтобы он опять не превратился в привидение, но ничего придумать не могли и, решив, что утро вечера мудренее, постановили отнести его к Грицьку, чтобы тот запер его, как положено, а уже поутру… И Павлик дрожащими от ненависти к коварному вору руками вцепился в Ваську и вызвался отнести его Грицьку. Никто возражать не стал, и Павлуша полез сквозь разобранный пол в Гапкину комнату – Гапка и Свету ля только ругались, лежа на тахте, но вставать демонстративно не пытались, словно это не к ним пришли гости, которые, как муравьи, копошились под полом в поисках средства против непрошеных соседей. И Павлик отправился к Грицьку по ночной, вымершей улице, и никто не видел его, и никто не любовался его подвигом, кроме хохотуньи-луны, которая не могла вволю насмотреться на подвиги жителей славной нашей Горенки, потому как неумолимая сила заставляла ее двигаться по ночному небосводу все дальше и дальше, чтобы нести сладостную ночь и забвение, которые даруют сны, на другую сторону Земли. Так вот, луна, сдерживая хохот, рассматривала Павлика, который нес Ваську Грицьку, словно у Грицька других дел не было, как заниматься бесполезными котами, когда над родным селом нависла грозная опасность, которая могла привести к пресечению рода местных жителей, и все из-за соседей и всякой прочей нечисти, которая развелась в окружающих Горенку непроходимых лесах и откуда она то и дело совершала дерзкие набеги.

А Мане тем временем лежать в постели стало скучно, и она потихоньку оделась и полезла в подземелье, чтобы посмотреть на то, что там происходит. А происходило там сейчас вот что: все вдруг как-то протрезвели и до них вдруг дошло, что вряд ли они смогут найти что-либо путное в этих мрачных, запутанных коридорах, созданных, вполне вероятно, врагом рода человеческого на погибель простодушным горенчанам. Ведь не зря вход в подземелье обнаружился под полом у Гапки, которая известная авантюристка и ведьма (Маня встревожено моргнула), и поэтому лучше отправиться по домам, чтобы отдохнуть, а уж поутру всем миром подумать, как действительно избавиться от навязчивых пришельцев.

И все это воинство промаршировало мимо Гапки, и Гапка в очередной раз оказалась права, потому что никто не подумал прибить доски на место, и растворилось в ночной тьме.

А Павлик тем временем добрался до дома Грицька и стал ногой и левой рукой (потому что правая судорожно вцепилась в загривок Васьки, который уже устал жалобно мяукать и поэтому молчал) барабанить в калитку, которая не подавала признаков жизни и не издавала никаких звуков – Грицько специально, чтобы его не беспокоили, не вешал у входа колокольчик и не проводил к забору звонок. А тем временем на улице стало совсем темно, и единственное, что хоть как-то освещало калитку Грицька, было зеленые глаза Васьки, который злобно посматривал на Павлика, и от этого пристального взгляда умолкнувшего кота, который еще недавно был привидением, Павлику стало страшно, да и себя ему, как всегда, было жаль. И чего это он себе в ущерб вызвался тащить это подлое животное к милиционеру, который дрыхнет и которому наплевать на то, что село заполонила нечистая сила? И Павлик так двинул по забору ногой, что выломал доску и та с глухим шумом упала на песок. И тогда дверь дома отворилась и из нее скорее выплыл, чем вышел Грицько, который после ужина почему-то колыхался, как медуза на отмели, и совершенно не спешил приступить к исполнению своих обязанностей. Когда он приблизился наконец к калитке, он удивленно, как на ископаемое чудовище, уставился на Павлика с Васькой.

– Ты чего хулиганишь? – поинтересовался он. – Кота словил и забор ломаешь… А если ему больно? Что тогда скажет Общество охраны животных? А?

– Так это же Васька! Он полсела обокрал, а потом притворился привидением, чтобы уйти от ответственности. А у меня он однажды…

– Ты мне зубы не заговаривай! Забор почему поломал?

– Стучал, потому что звонка нету!

– Если мне забор будут ломать все, кому не сидится дома по ночам и кто таскается с котами, как с писаной торбой, то тогда у меня от забора вообще ничего не останется. Уразумел?

Павлик, однако, был не из тех, кто пускается в бесполезные разговоры, выгоды от которых ожидать не приходится. Он и так злился на себя за то, что только зря потерял время, ничего интересного не узнал и ничего не нашел, а сейчас вместо того, чтобы давать мудрые указания жене, вынужден унижаться, объясняясь с заспанным, как сурок, Грицьком.

– Кота прими, и я уйду, – сказал Павлик. – Все решили, что ты должен запереть его до утра, а утром народ решит, что с ним делать.

– Чтобы я запер эту тварь? – Грицько взвился, как необъезженный конь. – У меня, что, ветлечебница?

– Так ведь он же вор.

– Послушай, Павлик, ты меня, это, не зли. Смотри, чтобы я тобой не занялся, потому что и на тебя сигналы есть. Каков хозяин, таков и. кот.

– Это кот Головы.

– Вот я и говорю. Так что убирайся отсюда вместе с этой тварью. Потому что, если я и арестую кого-то из вас, так это тебя – за дебош, нанесение мне материального урона и морального ущерба. Понял?

Павлик понял, что никто его от нечистой силы защищать не собирается, кивнул и зашагал по улице. Таскать Ваську на вытянутой руке он уже основательно устал, а держать того поближе, как держат нормальных котов, не было никакой возможности, потому что тот его располосовал бы. Кроме того, Павлик этого кота боялся. Шутка сказать, то кот, то привидение… А если это, как заразная болезнь, и он, Павлик, тоже превратится в привидение, и будет неприкаянно скитаться по Горенке, и жена его не признает, и бойкие отпрыски будут от него открещиваться как от чумы, и бояться его, и прогонять, и он, обреченный на целую вечность одиночества, будет зимой и летом блуждать в потемках, печальный, и нагой, и всеми забытый. От таких горестных мыслей обильные слезы потекли из его глаз, он отвлекся, и в этот момент у него появилась настоящая, а не вымышленная причина для печали – Васька изловчился и изо всех сил ударил когтистой лапой по запястью Павлика. Павлик взвыл и швырнул Ваську все о тот же забор, окружавший усадьбу Грицька, но то ли он не рассчитал своих сил, то ли забор прогнил, но несколько досок обломились и упали по ту сторону забора, из-за которой сразу же раздались непереводимые идиоматические выражения, которыми раздосадованный Грицько. пытался себя успокоить. Павлик было приналег на ноги, но уйти от погони ему не удалось, потому что за ним послышалось хриплое дыхание Грицька и его рука вцепилась в воротник Павлика, и Павлик вдруг оторвался от земли, словно внезапно обрел дар левитации, но длилось это блаженство всего несколько секунд, потому что его купленная по случаю одежонка не была предназначена для показательных полетов и воротник рубашки не выдержал издевательств и вместе со всей задней ее частью оказался в кулаке у Грицька, а Павлик совершил посадку на пятую точку и стал вопить о том, что его обидели не по справедливости, ибо он выполнял волю коллектива, а Грицько не только не арестовал прокравшееся животное, но и накинулся на ни в чем неповинного вестника.

Но Грицька, когда дело касалось его личных интересов, утихомирить было не так-то просто.