Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II

В конце седьмого раунда случился боксерский казус — одновременный обмен ударами привел к обоюдному нокдауну, и рефери на ринге, не зная, что делать, двумя руками открыл счет обоим. Спас гонг, они расползлись по своим углам.

Богатые американцы, сидевшие рядом с Гайдамакой в первом ряду, уже ликовали. Хемингуэй мог усилить натиск, мог даже раскрыться, нанести еще несколько ударов в голову, в бровь — и делу конец, — по Эрнесто вовремя почувствовал, что русского Ивана нельзя задразнить, нельзя довести его до последней точки. Со стороны это выглядело интеллигентничаньем, мягкотелостью, но Хемингуэй все точно прочувствовал — он дал противнику время прийти в себя и не довел его до взрыва. В перерывах над Тургеневым суетились секунданты, и к седьмому раунду кровь была остановлена. Тургенев понял, что противник с третьего по седьмой раунд интеллигентно отпустил, не добил его — он был благодарен Эрнесто и потому в оставшихся раундах так и не смог взорваться, и Хемингуэй чисто выиграл по очкам. Тургенев искренне поздравил соперника и пожал ему руку. Теперь Хемингуэй ожидал финального боя с Великим Львом и тренировался у Килиманджаро, дразня львов.

ГЛАВА 6. Обед в доме с химерами (продолжение)

Солнце прожаривало цементный купол Дома с Химерами, на чердаке из-за парникового эффекта было, как у черта в духовке. Гайдамака подумал-подумал, посмотрел-посмотрел на мускулистую пляжную фигуру майора Нуразбекова и внял его призыву к саморазоблачению — тоже разделся до семейных трусов в зеленый горошек, почесал волосатые грудь и пузо и наконец-то почувствовал себя легко и свободно — настоящим, полным, голым дураком в квадрате. Хуже того — идиотом.

Подхалим— вентилятор гонял ветерок по кабинету. Взялись за горячий бульон с куриными фрикадельками в подарочных узбекских пиалах с дарственными золотистыми надписями восточной вязью:

Шкфорцопф жадно и близоруко алкал из пиалы, не поднимая ее со стола.

— Очки наденьте, Николай Степанович, — посоветовал майор. — А то фрикаделька в глаз попадет.

Шкфорцопф не отвечал.

— Опять с крючка сорвался. Когда сегодня Луна восходит, Николай Степанович?

Шкфорцопф тут же оторвался от пиалы и ответил без запинки, не задумываясь:

— В 22 часа 19 минут с секундами.

— А точнее? Секунды не помните?

— Помню. По теории: в 22 часа 19 минут 12,6658 десятитысячных долей секунды, но на практике из-за дрожания земной атмосферы получается разброс в плюс-минус долей секунды, так что секунды для нас не существенны, — охотно объяснил Шкфорцопф, совсем не заикаясь.

— А заход когда?

— Поздно утром. В половине девятого. Луна бледна.

— Ну и… Что вы намерены делать сегодня ночью?

— Наверно, на Луну слетать и обратно, — ответил за Шкфорцопфа Гайдамака и вдруг на полном серьезе почувствовал, что ПОПАЛ, и потом уже никак не мог отогнать от себя это лунное озарение — мысль о полете на Луну отходила и несмело возвращалась, поджав хвост, как бродячая сука, и Гайдамака не мог пнуть ее ногой или бросить в нее камень, потому что здесь, в застенках КГБ, эта мысль казалась какой угодна странной и невероятной, но зато не казалась глупой — тем более что майор Нуразбеков шутку не поддержал, а чуть кивнул утвердительно и отвел глаза.

— Как всегда, — отвечал Шкфорцопф.

«Что — как всегда? — подумал Гайдамака. — На Луну слетать, что ли?»

Установилось неловкое молчание.

Куриный бульон затягивался золотистым жиром и никак не хотел остывать из-за парникового эффекта; приходилось заедать его холодными маринованными огурцами.

Опять заявилась Люська с тележкой, взглянула на голых мужиков в трусах и даже не удивилась, не фыркнула, будто так и надо. Будто каждый день привыкла лицезреть в КГБ мужские трусы в горошек и спортобщества «Динамо». Она бы и сама разделась в этом плавильном цехе, но работы еще много, да и Николай Николаич не так поймут — он у них насчет этого строгий.

Что она привезла в этот раз?

На первом этаже тележки располагалась одежда Шкфорцопфа — синий выглаженный костюмчик, постиранный и заштопанный свитер, чистая байковая рубашка, старомодное драповое пальто без пуговиц (явно из химчистки), теплые ботинки и вязаные носки. На втором этаже — обеденный инструмент, нарезанный батон, кирпич ржаного хлеба и килограмм «Красной Шапочки» в полиэтиленовом пакете. На третьем — чувствовалось незримое присутствие за кулисами самого генерал-майора: железный Николай Николаевич прислал от щедрот своих дополнительные две бутылки «Климента Ворошилова» и еще одну бутылку водки — на этот раз «Пшеничной».

— «Красную Шапочку», Люся, я для тебя заказал. Домой забери, для дочки, — приказал майор Нуразбеков, остужая пиалу с бульоном под прохладной струей вентилятора. — Хочешь еще рюмочку?

— Спасибо, Нураз Нуразбекович, но мне сегодня работать и работать, посуды много.

— Да разве ты еще по столовой числишься?!. Безобразие! Как же ты посуду с таким маникюром моешь?… Я ведь русским языком попросил Николай Николаича перевести тебя в мою опергруппу! Забыл, старый козел, или не хочет? Ладно, я ему но-фраицузски объясню! C'est un brave homme, mais се n'est pas tout a fait en regie la, [63] — сказал по-французски майор Нуразбеков и постучал пальцем по лбу. Странно, но все его поняли. — Эх, нет на него Андропова!.. Выпей с нами, Люся.

— Mersi. [64]

— Mersi — «да», или mersi — «нет»?

— Эх, наливайте! Спаиваете вы меня, Нураз Нуразбекович. А мне еще к пальто пуговицы пришивать.

— Я тебя не спаиваю, Люся. Как можно — спаивать женщину! Но я требую от тебя отдачи на рабочем месте, — опять наливал майор.

— Так в чем же дело? Я — всегда s'il vous plait! [65] — Люська прикоснулась к нижней пуговичке халатика, угрожая расстегнуть ее для немедленной отдачи на рабочем месте.

— Отставить! — засмеялся майор Нуразбеков. — Не в том смысле — «отдачи». Тебе еще дочку из детского сада забирать, а у тебя одно на уме — отдача! Запомните, пожалуйста, Люсьена Михайловна: вы сейчас на работе. Я, Люсьена Михайловна, — ваш ра-бо-то-да-тель. Так уж получается. А в моей опергруппе работа сейчас такая — пить коньяк «КВВК». Улавливаете разницу от вульгарной пьянки на рабочем месте?… Ваша работа сейчас состоит именно в этом — пить с нами коньяк. Можем даже записать этот пункт в трудовом соглашении. Будете получать молоко за вредность, будете коньяк молочком запивать. А что, Люся, выходи замуж за Шкфорцопфа! А?… Согрей его, Люся. У него, кроме меня и командира, никого из друзей не осталось, а с нас — какой спрос? Ты Николай Степановичу ну очень правишься, он мне сам па допросе чистосердечно признался. А мы ему сразу — если, конечно, все пойдет по плану — погоны полковника, Героя Союза и персональный оклад. Соглашайся, Люся! Счастливой будешь. Свадьбу в «Красном» сыграем. Или в «Лондонском», по желанию невесты. Уж на такую свадьбу Николай Николаич денег не пожалеет.

— А что? Вот возьму и выйду за Николая Степановича! — дерзко отвечала Люся. — Вот номер будет!

— Вот и выходи!

Грядущий полковник и Герой Советского Союза Клаус Стефанович Шкфорцопф совсем порозовел, застеснялся, заерзал на стуле.

— Забыл, вы в армии служили, Николай Степанович?… Служили, служили… В какой, если не секрет?… В гитлеровском вермахте, наверно. Или у Власова?… Нет? Значит, в бундесвере, при Аденауэре. Ха-ха-ха!.. Шучу, не обижайтесь! У вас какое звание запаса?