Грибы на асфальте

Лиля круто повела плечом, сбрасывая мою руку,

– Не нужно. Обманщик! Уйди!

– Подожди… послушай!

Лиля, не оглядываясь, уходила.

Измена

Измену открыл сам Кобзиков. Задавая корм кроликам, он нашел под полом смятый черновик письма. Не отличаясь особой щепетильностью, ветврач прочитал письмо, и волосы у него встали дыбом.Вот что там было:

«Дорогая Тамара! Сообщаю фамилии и места работы еще пяти грибов (далее следовало перечисление фамилий). Все идет отлично! Никто меня не подозревает. Жду указаний».

Срочно вызванный начальник КОГГ (комитет охраны грибов-городовиков) ничего не знал. Рассвирепевший председатель устроил ему разнос и обязал в течение трех часов найти предателя. На поиски агента царицы Тамары были брошены все силы внутренней безопасности. К вечеру изменника ОГТ схватили.

Им оказался Косаревский.

Старшего лаборанта заточили в Егорычево подземелье. Сам председатель ОГГ не вылезал из застенка, допрашивая предателя, но Косаревский упорно молчал.

Прошли сутки. Косаревскому было отказано даже в воде.

Косаревский не сдавался.

Тогда приступили к пыткам. В глубине камеры поставили стол, и вокруг него уселись четверо палачей. С чавканьем и хрустом палачи поедали всевозможные лакомства, запивая их шампанским (ради такого дела Кобзиков не поскупился). Косаревский глотал слюнки, корчился, но по-прежнему молчал. Вскоре палачи вошли в роль и так расчавкались, что даже Кобзиков, оставив «протокол допроса», не выдержал и побежал к столу.

Косаревский заговорил лишь после того, когда один из палачей подбежал к нему, с дьявольской ухмылкой провел по губам предателя горячим куском колбасы, с которого капало сало. Старший лаборант лязгнул зубами.

– Черт с вами… гады! Пишите… Только дайте потом колбасы.

Писал протокол я и хорошо помню его содержание.

ВОПРОС: – Расскажите подробно особой коллегии, когда и при каких обстоятельствах вы встали на путь измены?

ОТВЕТ: – Прямо уж, измены!.. Не валяйте дурака, ребята. Я тут ни при чем. Я сделал все, что было в моих силах. Пруд этот проклятый, как рай расписал. Даже на ватмане цветной тушью нарисовал, сидел три дня и три ночи.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: – Ближе к делу.

КОСАРЕВСКИЙ: – Согласен. Ближе к делу – ближе к колбасе. Короче, заинтересовал я ее этим прудным морем. Стали мы с ней осматривать местность. Она охает, ахает, восхищается пестиками да тычинками, но я держусь крепко: про пантюхинцев помню. Она меня подловила на другом. Постоянно затевала разговор о справедливости. А это дело – моя слабость. Вот как-то я и брякнул: «Справедливо разве, что одни в селе всю жизнь живут, а другие в городе?» Тычинина и завелась, и такие правильные умные вещи она говорила, что все это наше дело мне ужасно глупой затеей показалось.

ВОПРОС: – Вы и сейчас считаете ОГГ глупой организацией?

ОТВЕТ: – В меньшей степени, но да… Охмурила она меня, ребята. Рассказал я ей все, конечно, весело так, с юмором. Она здорово смеялась, я никогда не видел, чтобы девушки так здорово смеялись.

ВОПРОС: – И ты смеялся?

ОТВЕТ: – Да… И обещал ей помочь… Она славная девушка, вот в чем дело, ребята, и я, кажется, первый раз в жизни…

ВОПРОС: – В чем заключалась твоя помощь Тычининой?

ОТВЕТ: – Я составлял списки вашей организации и передавал Тамаре

(Выкрик из-за стола: «Иуда!»)

ВОПРОС: – И тебя ни разу не мучила совесть?

ОТВЕТ: – Нет. Хватит играться, ребята. Все равно ведь в колхоз, рано или поздно. Давайте кончать. Жрать хочется.

Особая коллегия КОГГ присудила Косаревского Григория Самуиловича к высшей мере наказания. Приговор приводили в исполнение сам Кобзиков, я и один из палачей.

Мы повели старшего лаборанта рано утром, когда было темно и безлюдно. Косаревский шел впереди, постоянно оглядываясь. Он ни о чем еще не догадывался, но держался великолепно. «Вы можете даже убить меня, – было написано на его лице, – но не устрашите». Позади приговоренного шел Кобзиков, держа руку в правом оттопыренном кармане.

Когда мы пришли на вокзал, Косаревский заволновался:

– Что вы хотите со мной делать?

Кобзиков промолчал. Только по лицу его скользнула мефистофельская улыбка.

Вышли на перрон. На первом пути стоял зеленый блестящий экспресс «N. – Сочи». Кобзиков вытащил руку из кармана. В ней оказалась пачка бумаг.

– Косаревский Григорий Самуилович, – сказал председатель ОГГ. – Особая коллегия КОГГ приговаривает вас к высшей мере наказания: месячному заключению в один из санаториев города Сочи. Курортная карта, железнодорожный билет и суточные вручаются перед отходом поезда. Решение коллегии является окончательным и обжалованию не подлежит.

Наказание было придумано в расчете на психологию человека. Кто устоит перед бесплатной курортной картой в приморский санаторий? Косаревский поник. Он ожидал чего угодно, только не этого.

– За что? – спросил бывший старший лаборант.

– Что заслужил, то и получай, – жестко сказал Кобзиков.

Палач подал Косаревскому чемодан, Вацлав вручил документы. Поезд дернулся.

– Впрочем, – сказал Кобзиков с издевкой, – ты можешь не ехать, если не хочешь.

Вагон плавно тронулся. Секунду поколебавшись, Косаревский вскочил на подножку.

– Гады! Инквизиторы! – крикнул он, вытирая кулаком слезы. – Я вам это припомню, когда вернусь!

Ликвидация предателя не улучшила положения ОГГ. Косаревский успел многое разболтать. Люди таяли, как свечи. Наконец дошла очередь и до Кобзикова: его вызвали в горком.

На «собеседование» мы пошли вдвоем. На душе было так нехорошо, что я даже не мог волноваться: не было сил. Вацлав пытался острить.

– Главное, чтобы я не влюбился. Если выйду из ее кабинета и скажу: «А она ничего», – бей меня по морде.

Из кабинета Тычининой Кобзиков вышел ровно через час и десять минут. С председателем ОГГ произошла странная перемена. Кобзиков в эту минуту сильно напоминал мне барана-мериноса, и я не особенно удивился, когда на мой вопрос: «Ну, что?» – зоотехник ответил блеяньем.

– Э-э-э… – протянул он тоскливо и поплелся по коридору.

Я догнал его у дверей.

– Посылают в колхоз?

– Не-е… В том-то и дело. Об этом даже и раз говора не было.

– О чем же вы говорили? – удивился я.

– Так… о жизни вообще. О моих организаторских способностях. За самую манишку с ходу взяла.

– А с колхозом как все-таки?

– Вскользь так сказала… Мол, уезжайте без шумихи, подобру-поздорову, все равно ваша песенка спета. Но не в этом дело, Гена. Дело в том, что я свалял большого дурака. Я даже не ожидал… Это все рок. Он, гад.

– Да что случилось?

– Она племянница министра, Гена…

– Что?!!

– Да… Гена. И говорит, я ей нравился, когда еще был в институте…

Ночью Вацлав спал плохо. Он разговаривал во сне, метался и под самое утро прошептал: «Слушай, а она ничего». Но я не стал бить его по морде: у меня и так много неприятностей.

Ввиду серьезности положения было решено созвать третий съезд ОГГ.

Третий съезд начал свою работу рано утром в воскресенье. На нем присутствовало в два раза меньше делегатов, чем на втором. Гимна «Женим Вацу на Яге» не пели. Доклад Кобзикова о положении дел в ОГГ делегаты выслушали в гробовом молчаний. Затем начались прения.

– Это все из-за Кобзикова и других некоторых разных там подхалимов, не указывая пальцем, – проскрипел Умойся. – Кабинет. Зачем Кобзикову кабинет? Диван. Зачем диван? А зачем секретарша? Кобзиков обюрократился. Он перестал бывать на местах. Он возвел себя в культ. Окружил себя некоторыми разными там подхалимами, не указывая пальцем. Подхалимы пробрались на ответственные посты, расхищают ценности, ничего не делают, отбивают у других объекты. Отдел атомных электростанций. Зачем отдел атомных электростанций? Не указывая пальцем, Рыков. Что делает Рыков? Ест, пьет, расхищает ценности. Почему до сих пор не женился?