Старик Хоттабыч (ред. 1938 года)

Между тем стадион бурлил той особой, праздничной жизнью, которая кипит на нём всегда во время решающих футбольных состязаний. Играл оркестр; восемьдесят с лишним тысяч человек, сидя на своих местах, с жаром обсуждали возможный исход матча, и от этого обсуждения в воздухе всё время стоял ровный, ни с чем не сравнимый гул человеческих голосов. Все с нетерпением ждали начала матча.

И вот наконец на изумрудно-зелёном поле появился судья со своими помощниками. В руках у судьи был мяч, которому суждено было в этот день вынести немало ударов, проделать по земле и в воздухе не один километр, с тем чтобы, попав несколько лишних раз в чьи-то ворота, решить, какой из команд достанется в этот день победа. Судья положил мяч в самом центре поля, обе команды выбежали из люка и построились друг против друга. Капитаны пожали друг другу руки, бросили жребий, какой команде играть против солнца. Этот печальный удел выпал на долю команды спортивного общества «Зубило», к великому удовольствию команды общества «Шайба» и части болельщиков.

— Не сочтёшь ли ты, о Волька, возможным объяснить твоему недостойному слуге, что будут делать с мячом эти двадцать два столь симпатичных мне молодых человека? — почтительно осведомился Хоттабыч, но Волька в ответ только нетерпеливо отмахнулся: сейчас всё сам поймёшь.

Как раз в этот момент форвард «Зубила» звонко ударил носком бутсы по мячу, и матч начался.

— Неужели этим двадцати двум приятным молодым людям придётся бегать по этому обширному полю, терять силы, падать и толкать друг друга только для того, чтобы иметь возможность несколько мгновений погонять этот невзрачный кожаный мячик? — недовольно спросил Хоттабыч через несколько минут.

Но Волька, увлечённый игрой, и на этот раз ничего старику не ответил. Было не до Хоттабыча: нападение «Шайбы» завладело мячом и было уже у самых ворот «Зубила».

— Знаешь что, Серёжка,- шепнул своему приятелю Женя Богорад,- мне кажется, наше счастье, что Хоттабыч ничего не понимает в футболе. А то бы он тут таких дров наколол, что ой-ой-ой!

— И мне так кажется,- кивнул утвердительно Серёжа и тут же, ахнув, вскочил со своего места.

Одновременно с ним вскочили на ноги и, взволнованные, загудели все восемьдесят тысяч зрителей. Пронзительно прозвучала сирена судьи, но игроки и без того замерли на месте.

Откуда-то сверху, с неба, звеня, упали и покатились по полю двадцать два ярко раскрашенных во все цвета радуги мяча, изготовленных из превосходного сафьяна.

— Это безобразие! Неслыханное хулиганство! Вывести со стадиона того, кто позволяет себе такие возмутительные шутки! — возбуждённо кричали на трибунах.

Конечно, следовало немедленно вывести со стадиона и даже предать суду виновника этого переполоха, но никто не в силах был его обнаружить. Только четыре человека из восьмидесяти с лишним тысяч зрителей знали, кто этот виновник.

— Что ты наделал?! — зашептал Волька Хоттабычу на ухо.- Ты остановил всю игру и лишил шайбовцев первого гола.

Насчёт неудачи шайбовцев Волька, впрочем, сказал без особого огорчения, так как он «болел» за «Зубило».

— Я хотел, чтобы было лучше,- также шёпотом оправдывался смущённый Хоттабыч.

— Ну что мне прикажешь с тобой делать? — развёл Волька руками, усадил старика на место и наспех объяснил ему основные принципы футбола.- Вот жалко только, что «Зубилу» приходится играть против солнца, а во втором тайме, когда команды поменяются местами, солнце уже успеет закатиться. Получается, что шайбовцы ни за что ни про что находятся в лучших условиях,- выразительно сказал напоследок Волька. Он не без основания надеялся, что Хоттабыч учтёт его слова.

— Действительно несправедливо,- согласился старик, и в то же мгновение солнце скрылось за лёгким облачком и так уже и не появлялось до самого конца матча.

Между тем с поля убрали все лишние мячи, судья зачёл время, ушедшее на ликвидацию инцидента, и игра продолжалась.

После Волькиных объяснений Хоттабыч стал следить за состязанием со всё большим и большим интересом. Шайбовцы, лишившиеся в результате истории с двадцатью двумя мячами верного гола, нервничали, «мазали», и старик чувствовал себя виноватым перед ними и терзался угрызениями совести.