Тихий омуток (CИ)

           Петрович с грустью смотрел на приятеля. Ветеран  Великой  Войны – восьмидесятипятилетний дед Семен выглядел, против обыкновения, растерянным и обескураженным.

 -- Ты это, Семен, -- Петрович посучил ногами перед лавочкой. -- Наливка у меня есть, забористая.

 -- Печень, мать ее, -- вздохнул в ответ дед Семен. -- Совсем распоясалась,  подлая. Неделю уже не употребляю.

 --  А это зря. Непьющему тяжело -- порог ответственности повышается, роскошь человеческого общения сокращается. Нервы на кулак мотаешь, а негатив сбросить не на кого. Надо с печенью договариваться: хоть потихоньку, хоть по чуть-чуть.

 -- Не знаю, не пьется, -- дед Семен потянул из кармана пачку сигарет. -- Живем в сетях. Газовики паутину сплели,  себе сосут, электрики  -- себе, водяники за тухлую воду, которую через раз подают, кровь пить из людей готовы. Начал дом оформлять, чтоб внукам передать все в исправности, так и пенсия моя военная затрещала, а ведь не маленькая, -- дед Семен сплюнул. – Хотел сто лет жить, а не получается. Уходить  пора. На днях гроб себе смастерил.

 -- Ты б не торопился, -- заволновался Петрович. -- А то я один на всю здешнюю бабскую гвардию останусь.

 --  Душа не позволяет. За что воевал? Чтоб всю оставшуюся жизнь от меня подачками откупались, и в президиум сажали – с ворами рядом посидеть? Честь великая.

 -- Колючий ты, Семен, хлопчик, зазубристый, а был бы поласковей с властью, глядишь и она к тебе. Иной правду-матку в глаза режет, а уткнется в стену, достанет вазелин, смажет, где надо, и опять в шоколаде. Снова режет правду-матку.

 -- Все верно, Петрович, -- дед Семен вытянул сигарету и щелкнул зажигалкой прикуривая. -- Люди с зазубринами частенько удивляют: становятся гладкими и пушистыми, когда находят своим зазубринам достойную оплату, а надо быть  до смерти корявым и неровным, чтоб и в гроб не утрамбовывался. Последовательным надо быть даже в искривленности. Вот, где-то так. -- Он оглянулся и расцвел улыбкой, поднялся на ноги. – Летит твоя баб Таня. – Оглянулся насмешливо на приятеля. –  Спрятаться уже не успеваешь.

             Баба Таня, заметив мужчин, притормозила стремительный бег, поставила на землю плетенную сумку и уперла кулаки в бока:

 -- Сижу в очереди, жду, пока эти крысы помадой губы намажут,  -- степенно заговорила баба Таня, но сразу же в нетерпении заперебирала ногами, и дальше зачастила скороговоркой. – Входит бабка, а ей из окошка: «Дверь закрывайте, у нас спит система!» Бабка растерялась, оправдывается, мол, за мной идут, закроют. А девка крашеная снова рычит: «Закрой дверь! Спит система работает!» Спит и работает. Бабку до инфаркта чуть не довели.  Вот молодежь.

 -- Сплит-система, вроде кондиционера, -- поспешил разъяснить Петрович. – А посетителей держать в страхе – психологически точный расчет: опущенные ниже плинтуса готовы любые деньги платить, лишь бы убраться поскорее из учреждения.

 -- Ты, значит, их оправдываешь? Счетчик газ считает, чего проще? Нет! Послали в БТИ: принеси справку об отапливаемой  площади  -- две тысячи рублей; и справку о составе семьи -- два часа в очереди. Всю кровь выпили. Сами пьют и с другими делятся. Рука руку моет. Я две тысячи им выложила ни за что, и еще завтра платить, и они все делают правильно?...

 -- Я... -- накликавший очередную беду на свою голову Петрович, не находил слов.

  Дед Семен веселился от души:

 -- А я к тебе, баб Тань. Ты, вроде как, специалист теперь по нечистой силе.

 -- Даже не сомневайся, -- баба Таня погрозила указательным пальцем и понизила голос. -- Думаешь отчего этих девиц так закорежило в Газовой Компании?... Перекрестилась бабка, когда вошла... 

 -- Элементарная невежливость, -- обрадовался смене разговора Петрович. -- Неуважение к старшим современной моло...

 -- И еще заметила, -- не обращая внимания на мужа продолжила баб Таня. -- Губы красят, а в зеркало не смотрятся.

 -- Наловчились между делом прихорашиваться, -- вновь попытался вклиниться Петрович.

 -- Молчи, если не понимаешь. Не отражаются они в зеркалах, -- выдержав строгую паузу, подняла сумку. -- Иди, Семен, домой, я следом.

           Пламя свечи, зажженной сразу у калитки,ровным не осталось ни на миг. Язычок метался из стороны в сторону, то припадая вниз и почти затухая, то взвиваясь и коптя черным шлейфом. Дед Семен, пытаясь сохранить спокойствие, курил и внимательно следил за действиями знающей соседки, обходящей дом и двор.

 -- Сам, чего думаешь?

            Не ожидавший вопроса дед Семен вздрогнул:

 -- Не верю я в эти байки про нечистых. Хулиганы, думаю, или кот с домовым подрались. Кому еще шуметь?

 -- Копоть к чердаку тянется. Там шумели?

 -- Ну там... Домовину я себе днями смастерил. Затащил на чердак до времени.

 -- Вот и оно, -- баба Таня облегченно вздохнула, найдя решение. -- Вместо дубины выстругай осиновый кол  и наведывайся до восхода к своей домовине

СМЕРТЬ МНИМОЗИНЫ

        Мнимозина машинально повернул ключ в замке зажигания и тупо уставился на свою руку, пытаясь  сосредоточиться, найти точку опоры.  Собрать  вокруг нее мысли и поступки сегодняшнего бесконечного, насыщенного событиями дня. "Боль -- сестра одиночества, и, если жить только болью, приходишь в вакуум и суицид. Надо обманывать, отвлекаться от боли," -- перед глазами вновь и вновь падало большое тело Андрюхи Кастрата, и спокойно, без сочувствия смотрели глаза  Гульфика, Коляна и Петровича.

 -- Они не пожалели Андрюху. Они не пожалеют меня, -- решение пришло, и Мнимозина твердо выговорил. – Я не пожалею их.

           «Шестисотый» утробно заворчал мотором  и, оставив на асфальте черные следы резины, сорвался  с места и помчал вампира  в  Ряхино,   к комнате с оружием.  Мнимозина,  он же Никитенко, он же Лесничий, давя на газ, упивался мыслями о мести  братьям по крови.

            Представил, как заполыхает после гранатометного выстрела матово-черный Лендровер Гульфика, как попытается выбраться через разбитое лобовое стекло разом растерявший  глумливость вампир, как покривится от страха наглая рожа при виде встречающего автоматного ствола. Мнимозина возбужденно сглотнул и крепче сжал руль.

           Та еще  картинка, когда Колян будет корчится у стены, не в силах упасть, пришиваемый к бетону бесконечными пулеметными очередями. "Очень длинные очереди. Я  буду крепко давить на спусковой крючок, пока  не отломлю,  а потом добью гада ножом," -- бормотал вслух Мнимозина, попеременно вытирая о брюки вспотевшие от возбуждения ладони.

       "А потом придет очередь насмешницы Джульетты. "Не мужчина! И поэтому можно не обращать внимания." Я вспомню эти слова, когда будешь  ползать у ног, подобострастно заглядывая зелеными глазами в дырку глушителя, накрученного на ствол Стечкина." --  Улыбка  растянула красные, в синеватом налете губы Мнимозины, а нога еще придавила педаль газа.

 -- Оживаешь,  -- прокомментировал рядом скрежещущий бас.

        Мнимозина мгновенно втянул голову в плечи,  судорожно дернул рулем влево вправо, кое-как выправил машину  и, опомнившись, осторожно скосил глаза. В пассажирском кресле  вальяжно раскинулся Обломок.  Держал в правой руке зажженную сигарету и насмешливо пялился на Мнимозину.

 -- На дорогу смотри, -- куражился, наслаждаясь  растерянностью Мнимозины, Обломок. – Путь долгий. Хотелось бы доехать в целости. Тебя губит эксцентричность. Получать удовольствие от неторопливого вдумчивого созерцательного движения лучше, чем, истратив силы, добраться и увидеть, что в сущности ничего не достиг, но гораздо хуже кувыркнуться в дороге и не добраться даже до промежуточного финиша.  Что ты болтал о страшной неотвратимой мести?