Чарли-Чарли-Браво

Ожиревший до состояния сумоиста из сопредельной Японии Секс вальяжно валялся у открытого иллюминатора и снисходительно сплевывал на своих бывших мучителей — матросов, пробегающих по шкафуту с кранцами в руках — корабль уходил в море. А выход в море — это начало корабельного турнира по нардам. И вот, пока корабль пересекал Японское море, в каютах и кубриках стал все чаще раздаваться стук, что особиста крайне радовало.

Фу, господа! Он сам обожал гонять кошу, стуча фишками, и был корабельным чемпионом. А почему? Думаете, что мастер? Нет, когда он увлеченно кидал кости, на пароходе жизнь текла… как в сопредельной Японии: кто-то сакэ начинал кушать, а кто-то уже заканчивал. А Саня «мочил костями» и радовался. Секс лежал рядом у иллюминатора и подсказывал хозяину правильные ходы подергиванием хвоста. Сейчас понятно, что он просто втирался в доверие. Но тогда Саня и Секс выглядели влюбленной парочкой.

Вот и пройдено Японское море, и корабль (почему-то ночью?) втянулся в вечно штормящий и сложный характером Сангарский пролив: слева подмигивал редкими огоньками остров Хоккайдо, справа «наряжал новогоднюю елку» Хонсю. Втянулись, чапаем, борясь с волной и течением, командир на мостике заправляет — матом ругается и беломорину нервно кусает. А внизу — что Хонсю, то и делаю: кто-то сакэ по привычке пьет, а кто-то кошу добивает. Финал! В каюте особиста! Играют сам особист и матрос-узбек за главный приз «Спасибо, товарищ!» В тесной каюте не протолкнуться, двое даже на столе стоят, и лишь Секс валяется на своем законном месте у открытого иллюминатора.

Пас переходит…! Бросок! Шесть кош! Заткнута еще одна дыра! Белые начинают выбрасывать кости! Черные догоняют!

Особист, теснимый узбеком, дрожащей рукой берет кубики, бросает…

— Йесссс! Кошшшш!

До этого индифферентно лежащий на своем месте Секс принял свистящие и шипящие за команду и вместе с хвостом дружно сиганул в иллюминатор. Резко и неожиданно.

Особист подбежал к иллюминатору и заорал:

— Ушел, гад! Шпион! Невозвращенец!

Конечно же, он шутил, ведь поплыл Секс в сторону Владивостока, а не Хоккайдо. В кильватерной струе… метров десять. И далее — к Нептуну. У него он сейчас служит дельфином.

БИТУМ НА МАРСОВОМ ПОЛЕ

— Бодук стар, и я дряхл. Пхит затупился, а кандон совсем не родит! — вздыхал старик Дык, пуская кхой в лазурное небо, — Все ксяу! Где Бак Хо, обещавший другую жизнь?

— А у донти совиет какие буонбаны и линтуев полно! — шептал Дык, глядя вслед проехавшей грузовой машине, пылящей в сторону залива Камрань, — Мне бы четверку линтуев — я бы с кандоном живо справился!

Но машина удалялась, увозя к лазури залива русских матросов.

Сидящий в кузове офицер последний раз взглянул в сторону вьетнамца, переводя взгляд в другую, более оптимистичную сторону — на белый пляж в голубых барашках наката, но успел подумать:

— Бык у него старый, да и сам он дряхл. Плохо все! И где Дядюшка Хо, обещавший ему другую жизнь?

— Тащ, вы это… осторожнее! — привстал на корточках один из четырех матросов, показывая пальцем на бидон в черных подтеках, стоящий справа от сидящего офицера. Поздно, черная жижа уже оставила свою отметину на голубых тропических штанах.

— Какого…! — вскрикнул он, но не продолжил. Лишь достал беломорину, закурил и выпустил дым в лазурное небо.

Прибыв на стенку пункта базирования Камрань, офицер Валера проследил за выгрузкой доставленных бидонов, отпустил машину и пошел на плавбазу «Иван Кучеренко» — выполнять свои прямые и более приятные, чем доставка жидкого битума, обязанности: подавать пар и воду, загружать торпеды и ракеты и пить шило в перерывах со знакомыми механиками с ошвартованных по бортам атомных подводных лодок.

Матросы же, покурив, начали распечатывать бидоны, исполняя приказ комдива, уставшего чистить запылившиеся ботинки. Приказ гласил:

— К утру…дь…стенку…чую…превратить… как у кота…чего…штоб блестела! После подъема флага…тыть…буду всех…ать…аком…как последних солдат на этом…ном плацу! Начальник штаба, план строевых занятий мне на стол к концу дня, пжалыста…ять!

Валера подошел к своей каюте и увидел открытую дверь — гости! На диванчике у иллюминатора сидел крайне приятный человек — доброжелательный и толковый флагмех.

— Тащ первого ранга, чем могу служить?

— Валерий Викентьевич, у тебя шила нет?

— Ну, для вас-то достанем. Сколько надо?

— Одного хватит. Валер, я у себя в каюте буду. Достанешь — принеси, ладно?

— Добро!

Слегка вздохнув, Викентьевич надел на плечо сумку из-под противогаза, сунул в нее пустую бутылку и пошел к старпому получать полкило спирта из своей обильной месячной нормы. Получив, поднялся палубой выше и постучался в дверь флагмана.

Услышав «добро» и открыв ее, увидел капитана 1-го ранга, сидящего за письменным столом в ворохе бумаг.

— Тащ перворанга, вот, пожалуйста! — улыбнулся Валера, вытаскивая из сумки и ставя на стол бутылку.

Флагмех же почему-то прыснул и ударил кулаком по столу. Несильно. Из его глаз потекли слезы.

— Обидел? Мало? Килограмм надо было? — не понимая, подумал Викентьевич.

— Валер, я ШИЛО просил! Такое железное и острое — бумаги прокалывать и подшивать! — заржал морской полковник.

Ссыпавшись в низы, в машинное отделение, смущенный механик нашел сварочный электрод и приказал бойцу срочно превратить его на шлифовальном станке в: «Железное шило! Понял? Железное… острое… с ручкой!» Через пятнадцать минут он уже нес готовый дырокол флагмеху. Принес и смутился повторно, увидев на столе все еще стоящую бутылку.

— Тащ каперанг, бутылку можно забрать?

— Зачем? — улыбнулся тот. — Оставь и вечером заходи. Закуску я обеспечу.

Утром, стоя в строю своего экипажа на блестящем плацу, Викентьевич был мягче разлитого битума, вопросительно прислушиваясь к работе своего внутреннего котла. Очень жарко! Котел явно кипел, так как свистели клапаны в ушах.

— Мирно! К маршу отверженных! На одного ленивого дистанция! Первый корпус прямо, остальные — право на борт! Шлагом арш! — паясничал начштаба.

Первая коробка дружно ударила левой ногой, но так и увязла, вопросительно подняв правую над растекающейся горячей массой. Сразу вспомнились вечерний киносеанс и студент Шурик…

Почему не состоялись строевые занятия, комдиву объясняли долго. Всем штабом. Поняв, тот сам объяснил присутствующим, что такое битум… в бочке… плашмя. И порекомендовал выход из ситуации… раком, но быстрее последнего.

И вот на Марсовом поле, названном в честь расплавленных шоколадок, закипела работа: линтуи, вооруженные лопатами, пахали как бодуки на поле Дыка — медленно и непроизводительно. Битум, закрыв грудью многострадальную вьетнамскую землю, не хотел сдаваться, отплевываясь.

За безынициативной работой черных матросов печально наблюдали стоящие на юте плавбазы Валера и флагмех. Курили, выпуская кхой в лазурное небо.

— Плуг нужен, — сказал капраз.

— А машину дадите? — воспрянул Викентьевич.

Дык не верил своим глазам: по его невспаханному кандону несся русский буонбан с ЧЕТЫРЬМЯ ЛИНТУЯМИ в кузове! «ЗИЛа остановился и выплюнул русского офицера; матросы сгрузили на землю два деревянных ящика и кусок пропиленового конца.

— Дык, бать, плугом помоги! — сказал русский, показывая пальцем на пхит, — А мы тебе мыла хозяйственного и тушенки дадим. И конец… тебе… тоже.

Умный Дык все понял сразу и потер пальцами:

— Кхонг вам. Тра тьен мат! (Нет! Платите деньги.)

Ответ его обескуражил — он не знал значения слова «хрен». Значит, быть торгу…

Показав пальцем на линтуев, вьетнамец сразу определил цену вопроса.

Через два дня Валера привез плуг обратно: он был хорошо заточен, до блеска, и покрашен в блестящий черный цвет.

— Бать, ну, как мои быки? — спросил он у старика, кивая в сторону четырех матросов, заканчивающих вскапывать поле.

— Линтуй совиет — мот нгуой бодук!

— Дык, а я чего говорил? Лучший бык — советский матрос!