Лиса в курятнике

— Самое главное сейчас, господа, — велел государственный деятель, — как можно скорее составить списки жителей деревни, дабы избежать всяческих недоразумений.

В этой связи возникла идея назначить специального чиновника для управления делами канцелярии. Это показалось общему собранию совета реальным, ибо ставка нового чиновника не превысила бы, по мнению большинства, двадцати четырех лир, и если разделить эту сумму, скажем, на двенадцать налогоплательщиков в виде одноразового взноса, то этот груз общественность почти не почувствует.

Более сложным оказался вопрос: а кому именно передаст собрание право выбора кандидатуры на новую должность среди членов их семей? Сам Дольникер хотел тогда предоставить небольшое утешение тому, кто «перенес физические травмы лишь из-за того, что не шел на компромиссы в вопросе сохранения ценностей иудаизма», а посему предложил передать вопрос ставки в исключительное ведение Яакова Сфаради…

Итак, по окончании важного заседания резник мелкими осторожными шагами вернулся к себе и проинформировал заинтересованных лиц о том, что для ведения секретарских дел совета требуется правоверный еврей, налагающий молитвенные ремешки — филактерии и разбирающийся в проблемах кашрута, желателен опыт в области канторского пения. Звезда резника в те дни закатилась, и тем не менее нашлись целых восемь крестьян, претендующих на привлекательную ставку. Каждый из них носил головной убор, как положено по еврейским законам, и положенные по тому же закону нити свисали с намеренной небрежностью из-под их рубашек. В этот период в деревне значительно увеличилось число болтающихся без дела, в то время как на заброшенных полях пропадал урожай тмина…

Когда Дольникер узнал о катастрофическом положении с урожаем, он тут же созвал Временный совет на экстренное заседание. Вообще-то это было излишне, ибо в последние дни Временный совет и без того собирался ежедневно — в новом коровнике Хасидова. Иногда не присутствовал лишь сапожник вследствие велосипеда, который было тяжело тащить.

— Господа! — открыл Дольникер дебаты. — Я вынужден выступить с тяжкими обвинениями в отношении отставания сельхозсектора! Член совета Хасидов, каковы результаты уборки урожая этого года?

— Очень плохие, господин инженер, — ответил цирюльник без всяких признаков волнения, — мы сдали «Тнуве», может, десятую часть обычного урожая.

— Превосходно! — взорвался Дольникер. — Господин Хасидов, староста деревни Эйн Камоним, информировал меня с радостью и удовлетворением, что он умудрился снизить уровень урожайности по деревне в первые же месяцы его правления! Замечательно! Вам удалось превратить жителей деревни в бездельников! Они уже и не берутся за мотыги, предпочитая болтаться без дела и заниматься пустопорожней болтовней, как базарные торговки. Да, господа, наш долг в теории и на практике обязывает нас несколько укоротить языки и отдать себе отчет в том, что вы стали в моих глазах заклятыми болтунами, которым болтовня заменила мотыги для работы…

— Секундочку, инженер, — перебил его цирюльник, — вы должны нас простить, но мы спешим. Да, это верно, что урожай очень плохой, но, с другой стороны, из-за этого рыночная цена тмина в стране поднялась настолько, что мы получаем от «Тнувы» за десятую часть урожая в пять раз больше, чем обычно за весь урожай, ибо пятая часть того, что нам до сих пор заплатили по самый большой урожай…

Слова застряли в горле политического деятеля:

— Нужно говорить не «по», а «за», — пробормотал он, — в соответствии с решением языковой комиссии следует говорить «за». Но деньги — это еще не все, товарищи, речь идет о принципе…

— Извините, инженер, но нам трудно понять, почему плохо зарабатывать больше при меньшей работе?..

Дольникер начал краснеть, на его лбу снова опасно набухли вены. С ним никогда раньше не решались говорить таким наглым тоном! С некоторого времени политик стал питать тайную ненависть к цирюльнику — этому маленькому человечку, лишенному каких-либо способностей. Он ничем не отличается, по сути, от других крестьян деревни, но почему-то вообразил себе, что ему на роду написано ими управлять. Дольникер с удивлением отметил, что цирюльник мертвой хваткой цепляется за свое звание и телегу, будто бы вся деревня ноги протянет, если он, не дай Бог, уйдет в отставку. И действительно, со времени назначения «секретаря правления деревни» Хасидов завел странные привычки. Прежде всего, он потребовал от нового служащего ходить за ним по пятам, как собачка, и выслушивать каждое слово из его, старосты, уст. Мало того — народ частенько замечал, что оруженосец бежит за телегой, записывая указания, согласно новому порядку, установленному старостой: «Все в письменном виде». В своем стремлении использовать как можно больше бумаги и совершенное конторское оборудование староста практически прекратил устные контакты с населением. Так, если кто-то спрашивал, к примеру, когда придет машина «Тнувы», староста важно отвечал:

— Ответ получите в письменном виде.

Секретарь тут же записывал имя посетителя и через два дня посылал через курьера управления старосты, то есть одного из «трехдверных», клочок бумаги со следующим текстом: «В среду». На этом послании стояла подпись секретаря, он же ставил печать, а затем в личной карточке посетителя отмечалось, что он получил письменный ответ.

— И этого ненормального бюрократа я посадил в кресло старосты! — говорил себе Дольникер по окончании внеочередного заседания и уже собирался объявить Хасидову непримиримую войну, но тут один из «трехдверных» — дежурный — зашел в зал и передал цирюльнику записку.

— Господа, — вскочил Хасидов, — Гурвиц просит, чтоб я к нему зашел. Очевидно, дело важное, поскольку он послал мне письмо…

С каких это пор сапожник умеет писать? Политик выхватил записку из рук цирюльника. Он увидел примитивный рисунок, изображающий большой ботинок, вокруг которого бегали маленькие человечки, а за ними — три восклицательных знака…

* * *

Возле дома сапожника уже собралась немалая толпа. Люди толкались у окон, чтобы увидеть, что происходит внутри, и, судя по выражению их лиц, не верили своим глазам. Группа представителей совета проложила себе путь среди зевак. Они заглянули внутрь и застыли от удивления.

Что это?

Посреди комнаты стояла маленькая Двора в белом платье, с головой, покрытой тонкой прозрачной тканью, а рядом с ней — секретарь в своей обычной одежде. Зеев немного поправился, и его разноцветные синяки почти исчезли, но взгляд был затравленным — спасения ждать было неоткуда. Перед молодыми стоял Яаков Сфаради и читал что-то по молитвеннику.

Однако картина была бы неполной, если не упомянуть и самого сапожника, стоявшего у двери с охотничьим ружьем, направленным непосредственно на опекуна.

После того как представители совета насытились необычным зрелищем, они обошли дом и попытались зайти с заднего хода, но он был заперт. Офер Киш нетерпеливо постучал, и через несколько минут сам Гурвиц открыл.

— Извините, что не пришел лично пригласить вас на церемонию бракосочетания, но в данную минуту я никак не могу оставить молодых, — оправдывался сапожник, не сводя глаз с Зеева, — опекун наконец решил жениться на моей дочери.

Представители совета протолкнулись в комнату и встали вдоль стен. Церемония продвигалась, как положено, но, несмотря на ее упрощенный характер, довольно-таки медленно. Зеев пребывал в тяжелом молчании, упрямо опустив глаза, — сухой металлический щелчок, сигнализирующий, что ружье снято с предохранителя, удерживал его на месте.

— Большое спасибо, — прошептал Зеев, подписывая документы, поданные резником. Лицо секретаря покрылось каплями холодного пота. Во время подписания брачного договора — ктубы — ветеринар принялся бурно аплодировать, и Гурвиц-отец, с вечно желтым лицом, закричал «Поздравляем!» и поцеловал невесту и ее супруга. Сапожник поставил ружье на предохранитель и спрятал его в шкаф, затем подошел к жениху, крепко обнял его и торжественно провозгласил: