Кенгуру в пиджаке и другие веселые рассказы

Вот смотрите. Приятель мой, егерь из местного лесничества, Павлик говорит:

— Я, друзья мои, бодро иду по жизни! Бодро и весело. А чего огорчаться, прально?

И заметьте, все это он говорит лежа на диване, небритый, с синяком под глазом и больной головой после вчерашнего. Квелый такой, с зеленым лицом лежит, но при этом бодро идет по жизни, и его не пугают временные трудности.

Павлуша — человек широкий. В молодости на пиво или в баньку париться, например, ездил с друзьями, не мелочась, на локомотиве. Он кем-то там в железнодорожном депо работал. Девушек катал на своем бронепоезде. А потом ставил локомотив на запасный путь, и вот вам — пожалуйте в гости — уже дача…

Единственный человек, кого Павлик всю жизнь боится, — его маленькая жена Леся.

— Павлуша, а Павлуша!

— А, Лесю кохана?

— Павлушка, зайды до хаты.

— Не, Лесюню, нэ хочу. Ты бить меня будешь…

— Та нэ буду…

Идет дурак большой Павлик. Леся как подпрыгнет, как даст своим маленьким крепким кулачком по башке!

— Я тоби зараз дам бронепоезд! А?! От якый параззззит!

Павел закрывает голову руками и пережидает. Ну не станет же он с маленькой Лесей драться, наш добрый Павлик.

А знаете, что он любит больше всего на свете? Горы. Горы…

А как же их можно не любить? А вы поднимитесь повыше до Перкалаба или вскарабкайтесь на фиолетовую сивую Чорногору и замрите там на минуту… А еще лучше — останьтесь на ночь. И тогда этакие начнут происходить чудеса! Зачем куда-то за тайнами ехать за тридевять земель, за семь морей и океанов? Вот они у вас под носом. Ночь в Карпатах — и вы другой человек. Услышите в кромешной тишине чьи-то вздохи, всхлипы и шорохи, хрип загнанных лошадей, пьяный хохот невиданной птицы, рваный яростный рык дикого зверя… Увидите горящие во тьме глаза и сквозистые плывущие тени… Ага-а! Страшно?!

Вот как у нас интересно! Вот!

Да не бойтесь вы! Главное, относиться ко всему этому, как Павлик — с уважением. И ничего не нарушать. Спокойно, тихо, не вмешиваясь. Только начнешь строить из себя венец природы — все, ты пропал. Карпаты тут же ставят тебя на место. Иди отсюда, человек мелкий, и не мешай вечности, глупец…

Павлик однажды лет десять назад увидел на верхней заставе в Карпатах, как две молодые рыси играют. Как котята, совсем забылись… Павлик наставил на них ружье, думает: вот сейчас завалю. Уже шубу планировал Лесе своей коханой… И вдруг из-за спины шаг быстрый, тревожный, торопливый и звон монет, под ноги Павлику брошенных. Он оглянулся — а там… А там — ни-ко-го. И ничего. Ветер. Фью-у-у-у-у-у… И все. И рыси удрали, пока Павлик в ступоре находился. Правда-правда!

С тех пор он к природе относится как к живому, мыслящему и очень родному существу.

И вот, как и мечтал, бросил он свое депо и наконец стал работать в лесничестве. А друг его, Айпетри, — главный лесник. Высокий, лохматый, как леший. Прежде чем на охоту ехать или просто на озеро в горах в закрытые приграничные зоны, всегда нужно у него разрешения спрашивать. Он сначала думает, рассматривает тебя взыскательно, вздыхает, качая головой, может не разрешить, а если разрешает, то на клочке из старого настольного календаря пишет: «Аддыхать разришаю. Айпетри». И только эта бумажка — верный пропуск в чарующие места. Никакие геральдические знаки на всяких удостоверениях здесь недействительны. Только это вот разрешение «аддыхать». И так становится легко. Раз тебе письменно разрешают отдыхать… Я, например, который год храню такую записку, однажды нам выданную, когда мы на озеро Гирске Око (горный глаз) ездили. И вот так вот ничего, бывает, делать не хочется, а столько надо. Достану бумажку «26 мая. День химика», прочту корявое «Аддыхать разришаю» — и отдыхаю с чистой совестью.

Так вот, Павлик, как я уже говорила, после случая с котятами рыси стал очень осторожно к природе относиться. А уж к охоте — с таким подозрением! Конечно, иногда необходимо отстрелить больное животное или, например, когда сильно расплодится какой-нибудь вид в лесу, или заведется опасный зверь — волк, или медведь повадится коров воровать, овец в соседних селах. Тогда — да. И то…

Бродит Павлик по лесу, недовольный положением вещей, встречает в лесу то козочку дикую пятнистую, то маленьких кабанчиков, полосатых, как дети в пижамах, но особенно он любит лосей. Работая в лесничестве, убедился в том, что лоси — просто уникальный лесной народ. Он может говорить о лосях часами, об их повадках, хитрости, о склонности к самоанализу, о чувстве юмора, о способности сопереживать своим товарищам. Об их лосиной взаимопомощи, о способности мыслить абстрактно. А почему он трепетно относился именно к лосям — потому что у него был знакомый лось. Каторжник. Да. «Ну не Бобик же, — отвечает на вопрос «почему» Павлик, — прально? И не Васька же?» Каторжник — как раз его было это имя. Так его звали, этого гражданина лесов и болот.

Он болтался между Румынией и Украиной, шарил туда-сюда через границу, чтобы летом воровать с полей кукурузу то там, то сям. Лося трудно вообще назвать красавцем. Знаете, как будто нерадивый ученик задумал слепить из пластилина оленя. Лепил-лепил, старался, сопел, но таланту не хватило. И получилось то, что получилось. Нелепый, высоконогий, большая горбоносая голова, обиженные, надутые губы и рога, как две лопаты.

Павлик и Айпетри этого парня еще лосенком у браконьеров отобрали. А лось если кого полюбит, то все. И так он полюбил Павлика — как маму родную, потому что тот его из бутылки молоком выкормил. И часто Каторжник приходил к Павлику с Лесей на подворье и по вечерам заглядывал в окно.

Я это видела. Однажды. Потом год отходила, боялась в окна вечером смотреть.

Я еще тогда близорукой была очень. Приехала к Павлику с Лесей в гости за впечатлениями. Ага, набралась впечатлений… Вечером лежу, читаю. А тут возня какая-то. Шорох. Встала. Подошла к окну, прильнула к стеклу. Что там такое? Кто там?! А Каторжник, лось Павлушин, с той стороны прильнул. И тоже недоумевает, кто это там такой незнакомый, лохматый, в очках…

К вам когда-нибудь лось заглядывал в окно? Вечером, поздно, при свете полной луны… Нет? Вам хорошо. Говорю, хорошо, что к вам лось в окно не заглядывал…

Я еще внимательно так вглядывалась. А лось — он ведь тоже очень близорукий, тоже с другой стороны всматривается. Мы оба вглядываемся старательно и с надеждой — оба горемычные, близорукие, и лось, и я… Стекло запотело. Он дышит, я дышу. Смотрим-смотрим-смотрим — смо-о-о… о-о-о-о! а-а-а-а!!!

Я как заору:

— Па-а-а-авли-и-и-к, иди сюда-а-а! Я боюсь!!!

А Каторжник как заревет:

— Нет, лучше иди сюда!!! Это я боюсь!!!

Он, по-моему, все-таки больше испугался, пока удирал, весь двор разворотил. С такой скоростью смотался, что даже курятник сшиб от страха. А собачью будку с собой уволок. Прям с Шариком. Собака воротилась под утро, волоча будку свою на цепи, ворча, огрызаясь и приговаривая: «Сволочи какие-то все тут одни!»

А потом Каторжник седьмой дорогой Павлушин дом обходил и только уже весной опять притащился, и то с опаской, издалека присматривался — нет ли там страшной меня…

Вот на следующей неделе собираюсь к Павлику с Лесей поехать.

Павлик по телефону говорит, что Каторжник пьяный по лесу ходит — нажирается падалиц с диких яблонь и пьянеет в зюзю, как этот.

— Ну и что? — спрашиваю.

— А что-что… Ты что, пьяниц не знаешь? К румынам на границу бегает. С оскорблениями. Рожи пограничникам нашим строит. К оленихам пристает, дебоширит, дерется…

— Песни горланит, — продолжаю я, — хохочет…

— Ну, — подхватывает Павлуша, — угрожает — тебя ждет, отомстить хочет. Спрашивает, мол, ну что? Приехала эта? Мол, ща кэ-э-к загляну к ней в окно, как шугану ее!!! Как раз луна полная!

Да. Ну, словом, поехала я. Каторжник ждет. Пьяный. Рассчитаться.

А в горах сейчас — ох хорошо! Дымок над вершинами фиолетовый курится, пряный влажный хвойный дух в лесу, в речках рыба серебром бьется… У-у-у-у! Поехала!