«Борьба за души» и другие рассказы

Истекло полчаса, и священник кончает тем, с чего начал: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную».

На хорах, учуяв аромат свадебного пиршества, музыканты играют что есть мочи.

Святая месса. Прислуживающие не поспевают за преподобным отцом, глотают слова, и вместо «vobiscum» [7] звучит только «кум», потом уже «ум», а под конец и вовсе одно «м».

«Ite, missa est!» [8] — то была единственная фраза, которую духовный отец — да простит ему бог прегрешения — произнес целиком. Прислужники вместо «Deo gracias!» [9] нетерпеливо отвечают резким «драс», и на них обрушивается грозный взгляд священника.

Глаза всех присутствующих — а церковь набита битком — устремлены на Сочибабика и Матешу, преклонивших колени перед алтарем. Вовик тем временем перекидывается несколькими словами с работником Растиком и таинственным голосом сообщает музыкантам, что на столе сегодня будет даже олений окорок!

И уже раздается в безмолвной тишине Матешино «да», звучное и ясное. А из толпы гостей, собравшихся на свадьбу, вырывается глубокий голос растроганного Михи: «Да, да, да!»

На хорах весело играют музыканты, из костела повалили любопытные, свадебные гости поспешают…

Власий ведет Матешу, за ними музыканты, а перед костелом их встречает новая музыка. Сам папаша Бурга, старый цыган, ждет со своими цимбалистами свадебный кортеж. Цыгане заступают дорогу и играют песни. А там, у сельского правления, пять хлопцев на конях, в одной руке старые сабли, в другой — полыхающие факелы. Скачут галопом, саблями размахивают, выкрикивают что-то непонятное…

Требуют с жениха выкуп — в память о турецком владычестве, когда в десяти часах пути отсюда, в Большой Каниже, сто лет назад развевалось зеленое знамя и сверкал полумесяц канижского пашалыка, когда орды турецкие рыскали по всему краю, по всему Мурскому округу и налагали на свадебных гостей контрибуцию.

Жених платит парням по золотому. Подходят стрелки во главе с «жупаном» и просят денег на порох. И они получают положенное.

А вот уже идет навстречу старуха Григориха, повивальная бабка, и в плясе трижды обходит вокруг новобрачных, чтобы у них были дети. В это время молодые стрелки — аж уши закладывает — палят из пистолетов и ружей, чтобы дети были сильными, статными и удалыми, никого и ничего не боялись.

Цыгане и другие музыканты играют, свадебный кортеж прибавляет шагу и сворачивает за деревню. Разве пиршество будет не в селе? Нет, не в селе. У Матео Лучика справляют свадьбу, там Миха дал клятву, что выдаст Матешу за Сочибабика. А коли старый Гамо не преступил клятвы, то там же быть и веселью.

Половина деревни идет пировать. Матео Лучик встречает гостей на полпути. Сам он тоже привел с хорватской стороны цыган-музыкантов.

Теперь играют три музыки, дорога проходит незаметно, и вот уже гости у Матео, и только теперь видят, как хитроумно трактирщик все устроил.

Ряд длинных, под белыми скатертями столов стоит на зеленой лужайке, в тени деревьев помурянского леса.

Под большими противнями виднеется огонь, припасен сырой хворост, чтобы вечером, когда налетят комары, отогнать их едким дымом…

Такого свадебного пира давно не помнил никто в Междумурье!

Две зажаренные целиком воловьи туши ждут, когда их разрежут, кур съедено целыми десятками, четыре оленьих окорока пришлись по вкусу гостям и музыкантам. Шницели из дрофьего мяса, мягкие кукурузные лепешки с абрикосовым повидлом. Все, что можно изжарить, испечь, потушить…

И красное вараждинское вино пьют гости. Прольешь литр, никто и не заметит — вино течет рекой…

Раздается пение, гремит музыка, трава истоптана, гости отплясывают чардаш.

Миха притопывает, плачет, смеется. Стражба притопывает и плачет.

А что Келин, Опатрник, Леков, Касица, Растик, Крумовик и другие? А приходский священник, учитель Вовик и нотариус Палим Врашень? Все пьют, едят, ремешки отпускают, разговаривают. Все друг другу ровня.

А Матео Лучик, тот в это время толкует у перевоза с четырьмя молодыми бродягами.

— В Вараждине, в аресте, — говорит один из них, их глава и предводитель, — рассказал нам старый бродяга, будто в Междумурье хорошо встречают нашего брата. Даже дочерей обещают в жены, как ему посулил однажды некий Миха. Но старик занемог в тюрьме. «Вижу, братцы, — сказал он нам, — что помру и Муры не увижу. Ступайте в Междумурье, разыщите Миху и передайту ему поклон от старого бродяжки, с которым он пил из „запитого“ жбана и ему же обещал свою дочку. В чем и поклялся».

Матео Лучик покачал головой и заговорил так:

— Эхе-хе-хе, ребятушки, не дело Михе про то поминать, выпил он тогда лишнего и согрешил. Лучше помалкивайте, ребята. А вот пришли вы в добрый час: как раз свадьбу играем. Закусите с нами, чем бог послал, выпьете, про пути-дороги расскажите. Но про то, коли крещеные, — ни слова!..

Так и не передали ребята слова старого бродяги… Пили, ели, объелись, упились со всеми прочими, кроме Матеши, Сочибабика, ксендза и нотариуса Палима.

А когда ночью Сочибабик вел в родительский дом свою Матешу, один-единственный пьяненький цыган увязался за ними и пиликал всю дорогу. Остальных порастеряли, посеяли… Которых сон свалил на меже, которых в лесу помурянском. А то скатились под столы, где оленьи, дрофьи, куриные, воловьи кости. Где лужи вина, понемногу впитываясь в землю, окрашивали ее в кровавый цвет, словно тут было великое побоище, которого, вопреки всем традициям, слава богу не случилось…

На другой день утром Матео Лучик сидит у перевоза и считает, сколько доходу принесла ему клятва Михи Гамо. Считает-считает и блаженно улыбается, потому что мало-помалу исполнится его заветная мечта: сколотить небольшой капиталец и уехать в родные места над Которской бухтой. Ибо Матео далматинец.

Купит он себе усадебку, будет хозяйствовать, поглядывать на скалы и море в бухте Которской, вспоминать годы, прожитые на берегу Муры в корчме у перевоза, посмеиваться над силой нечистою и чувствовать на щеке единственный поцелуй красавицы Матеши, при воспоминании о котором его дедовское сердце так и взыграет…

Загадочное исчезновение пророка Ильи

В городе Халате в Сирии недавно обнаружили свиток папируса, расшифровка которого была сопряжена с немалыми трудностями. Тем не менее, это все же удалось сделать, и цивилизованный мир обогатился еще одной жемчужиной древней письменности.

По-видимому, свиток представляет собой судебный отчет из газеты, выходившей в Израиле во времена царя Ахава. Его полный текст публикуется ниже:

«Читатели нашей газеты, разумеется, еще помнят о загадочном исчезновении пророка Ильи, который последний раз был замечен в школе пророков в Галгале, где в десять утра съел на завтрак кусок ослиной колбасы. К трем часам он дошел до Вифлеема и там встретился с Елисеем. Как утверждает Елисей, пророк Илья был в веселом расположении духа и по дороге весьма приятно беседовал с поселянами, трудившимися в поле. Так они дошли до самого Иерихона и вместе спускались к Иордану, чтобы к вечеру достичь Израиля. До города еще примерно оставалось около двух часов пути, когда путники подошли к большому лесу, излюбленному месту загородных прогулок тамошних жителей. На небольшой лесной полянке играло и резвилось несколько мальчиков из недалекой деревни Банбофа. Увидев г-на пророка Илью, который, как это явствует из снимка, опубликованного в позапрошлом номере, был лыс, дети подняли крик: „Плешивый, плешивый!“ Тогда, по показаниям школьников Иегу и Набота, пророк Илья свистнул, и из лесной чащи немедля вышли два медведя, которые растерзали и разорвали восьмерых расшалившихся мальчиков, а затем убежали обратно в лес. Пророк же, видя последствия своего необдуманного поступка, скрылся, и по сей день не был задержан. Его сообщник Елисей, заключенный под стражу, уверяет, будто пророк Илья вознесся на огненной колеснице на небо, что представляется, однако, пустой отговоркой, исключительно преследующей цель навести органы сыска на неправильный след.