Три недели из жизни лепилы

— Про баллы. Баллы-баллы, зае…

— Да. Сделаем, как в кибернетике…

— К-ебени-матике.

— Ага. Есть качество — один, нет — ноль. Вместо квалификации — «прикид».

На том и порешили. Паша исчез на пару минут и вернулся с двумя ампулами рогипнола.

— Где взял?

— Из тумбочки.

— А серьезно?

— Где взял, там уже нет. Давай по одной, чтоб спать без сновидений, — и проглотил свою порцию.

— Нет, Пашуль, я…

— Опять блядки? Опять меня бросаешь?

— Так получилось. Обо всем уже договорились.

— А у меня нельзя было?

— Везти девку к двум мужикам? Я сам с ней едва знаком.

— Первая ходка?

— В том-то и дело.

— На сколько потянет?

Я на мгновенье задумался.

— Твердые три с половиной.

— Что так?

— Вывески я видел и получше.

О прочих отсутствующих достоинствах Паша, наверное, и сам догадался.

— Тогда ладно. Желаю удачи. Дверь захлопни, — он уже прикимарил.

Остаток вечера и большая часть ночи прошли без сучка, без задоринки. Снежана удивила меня своей пунктуальностью. Гости уже освободили территорию. Под объедки с барского стола мы раздавили последний пузырь. Подруга по имени Антонина Васильевна — больше про нее добавить нечего — благоразумно удалилась. О чем ей думалось там, за стенкой? И спала ли она вообще?

Не чувствуя обычной для меня «скованности первой палки» (психиатры называют это неврозом ожидания) — ведь позавчера все уже почти свершилось, — я раскрылся, как бутон. Точнее, батон за шестнадцать копеек. Мой разум, мои нервы, мышцы, кости, кровь и прочие жидкости организма (исключая мочу) сосредоточились на обладании телом, которое без одежды добавило лишние полбалла к общему счету. Они ликовали и пели, когда на рассвете Снежана мягко отстранила мой натруженный таз. Ее глаза стонали: «Не убей лежачего!» Мои глаза кричали: «Но я хочу еще!»

Девушка легко, непринужденно, пожалуй, даже профессионально перевернула меня на спину. Губы, ярко-красные даже без помады, скользнули по члену идентичной окраски и остановились в нескольких сантиметрах от моего лобка. Да, такое увидишь нечасто!

Мне показалось, что сейчас в мой задний проход засосет простыню.

И никакого насилия — укусов, царапин…

Когда совсем рассвело, за дверью кашлянули. Ибо все трудящиеся по утрам ходят на работу, и я отношусь к их числу, правда, весьма скептически.

— Голубки, вам завтрак в постель?

Вмешательство Антонины Васильевны оказалось очень своевременным. Еще немного, и мои пещеристые тела покрылись бы мозолями. Или мозолистое тело растрескалось бы от переизбытка чувств.

Закрытие — самый короткий день симпозиума.

Света не расспрашивала меня о вчерашнем исчезновении. От имени четы Фройндов пригласила в ресторан. Так сказать, официально.

Дуров, окинув меня критическим взглядом, посоветовал, не теряя времени, ехать домой.

Терзаемый тщеславным стремлением к «золотому дублю», я направил стопы свои в сторону Венериной квартиры. Девушки дома не оказалось. Не особо огорчившись, я приехал домой, высосал пару бутылок «Клинского», поставил будильник на полпятого и отрубился.

В «Центральном» вино лилось рекой, тренькала балалайка, полуголые девочки в кокошниках присаживались на колени к фирмачам. Холодное сменялось горячим. Национальный колорит в ассортименте.

Нам зарезервировали большой стол у самой сцены.

Гостей представили друг другу. Гена снимает документальные фильмы. У Аллы — учительницы пения по профессии — год назад умер ребенок. Безутешная мать ударилась в спиритизм, парапсихологию, индийскую философию. Кажется, снова беременна. На вскидку — месяцев шесть.

Генрих метал купюры. Света внимала рассказам Аллы о переселении душ и невозможности жить в этой стране. Мы с Геной налегали на «Столичную» и «Винстон». Алла не обращала на мужа вообще никакого внимания. «Вот почему он такой худой», — подумал я.

Мы пропустили «Калинки», «Малинки» и «цыганочки». На медленный танец я пригласил Свету, Генрих Аллу. Гена подцепил какую-то размалеванную телку.

Света рассказывала об их ближайших планах. Два дня в Ленинграде и нах хаус. Я поймал себя на мысли, что ревную. Не ее, а их обоих к этой «левой» супружеское чете, ненавязчиво приклеившееся к русскоязычным иностранцам в ходе их короткого визита на историческую родину.

В одиннадцать мы с трудом выползли на улицу Горького. То есть выползли я и Гена. Дамы держались бодро. Генрих настаивал на продолжении.

Он родился и вырос в «совке», первые двадцать лет жизни занимался исключительно физическим трудом и приобрел некоторый опыт употребления алкоголя.

До часу ночи компания гуляла по Москве, разыскивая несуществующее (по всей видимости) кооперативное кафе, отрекомендованное Геной в начале вечера. Наверное, он давно пожалел о своих необдуманных словах, но молчал, как рыба об лед. Только периодически бился головой о фонарные столбы.

Мало-помалу я оклемался. И даже взял у каких-то подозрительных личностей близ закрытого ларька четыре бутылки пива.

Расстегивая на ходу ширинку, Гена обошел ларек сзади и чуть не угодил в лапы недремлющих блюстителей порядка. Положение спасли два зеленых паспорта. Менты почтительно козырнули и оставили Гену (и огромную лужу под ним) в покое.

Женская половина валилась с ног от усталости. Генрих уверенно вышел на середину улицы и остановил «тачку». Гену загрузили вперед, остальные разместились сзади. Света подсела на колени к Генриху.

Первыми вышли Гена с Аллой. Света расположилась между двумя своими кавалерами и до самого теткиного подъезда мешала им, то есть нам, прихлебывать из горла. Потом мы мучительно искали Светину сумочку. Уже собирались поворачивать назад в «Центральный». Сумочка нашлась только за «Войковской».

У подъезда я долго отбивался от мускулистой руки Генриха с зажатым в кулаке «полтинником». Отбился.

— Ш-шеф, — плачу я.

Шеф вздохнул и попилил в Балашиху. Фиг он у меня больше четвертака получит.

В полшестого зазвонил телефон.

Суббота, еж твою мать!

Собрав остатки воли, я прошаркал к аппарату. Ничего не разбил.

— Слушаю.

— Олег, извини пожалуйста…

— Света?

— У нас небольшая проблема. Потерялись паспорта. С билетами на поезд. Генрих обзвонил все таксопарки…

— Когда поезд?

— В десять. В посольстве сказали, что дня за два…

— Но Ленинград накрывается?

— Что? — с русским сленгом у нее плоховато.

— То есть в Ленинград вы уже не попадаете?

— Получается так.

В дверь осторожно постучали.

— Подожди секунду, я дверь открою.

С улыбкой во все лицо на пороге стоял вчерашний, то бишь сегодняшний, таксист. Нежно прижимая к груди две заветные книжечки, которые даже обезьяну могут превратить в человека. Прямо как в сказке.

— Все нормально. Нашлись.

— Ой, правда? Как здорово!

Я пролистал паспорта.

Билеты на месте. Пакуйте багаж. Без четвёрти десять буду ждать на платформе. У вас пятый вагон.

— Спасибо. Олег, ты совсем не спал, — спать-то спал, но за две последние ночи меньше, чем ты думаешь — Нам так неудобно. Может, Генрих заедет к тебе в…

— Не стоит беспокойства. Мне будет приятно вас проводить.

Как ни странно, но это чистая правда.

Таксист переминался с ноги на ногу. Еще один «четвертак» сменил хозяина. Справедливость была восстановлена.

На Ленинградском вокзале моросил дождь.

Генрих забрал паспорта и подхватил легкую дорожную сумку.

— Ну, бывай. Спасибо за все. Даст Бог, свидимся.

— Бог даст…

Мы отменялись крепким мужским рукопожатием.

— Я пойду в купе. Скоро отправляемся.

Света кивнула.

— Олег, ты извини, если…

— За что? Было очень приятно познакомиться.

Проводник поднялся в тамбур.