Круглый счастливчик

«Не выдержит машина, — ныло в голове Чижова. — В декабре им было не до качества…»

Он посмотрел на часы. Лететь оставалось меньше тридцати минут. Неожиданно самолет бросило вниз. Чижов тихо ахнул. Было чувство, что тело лишилось внутренностей. Он вцепился в подлокотники и замер. Вспыхнуло табло с просьбой пристегнуться. Корабль начал снижаться. Пассажиры зашевелились. Проснулось семейство.

— Столица видна? — зевая, спросил сосед.

— Какое там! — Чижов вздохнул. — Сплошная вата.

Лайнер, скользнув по кромке снегов, нырнул в густую пелену. В салоне стало сумрачно. Из динамиков доносилась легкая музыка, но она раздражала Чижова. Как мечтал он сейчас об уютном купе, где можно бездумно смотреть в окно и говорить о разной ерунде…

Прошло минут двадцать, а машина по-прежнему неслась в облачной каше. Пассажиры настороженно поглядывали в иллюминаторы. Мальчик Миша направил на Чижова игрушечный пистолет и молча целился. Самолет трясло. От этой тряски, от мысли, что машину сдали в конце декабря, и от того, что не было видно ни зги, Чижовым овладел страх первобытного человека. И когда ТУ-154 очередной раз бросило вниз, нервы его не выдержали: Чижов начал молиться. Страстно, неистово, повторяя про себя лишь два слова: «Господи, помоги!» В бога он не верил, но больше просить помощи было не у кого.

Между клочьями облаков мелькнул просвет. В просвете темнела земля. Раздался короткий резкий хлопок.

— Шасси выпустил! — с облегчением сказал сосед и поцеловал затылок сына.

Самолет наконец вырвался из низких облаков. Чижов увидел кубики домов, ленточку шоссе, лес и едва не прослезился от нахлынувших чувств.

Через несколько минут корабль приземлился в порту Домодедово. Чижов, оглохший на правое ухо, не отрывался от иллюминатора. Депрессия уступала место счастью. Он любил сейчас все человечество. И эту славную семью. И милую стюардессу, говорящую что-то по микрофону. И даже начальника главка, который будет ругать.

Дежурная встречала прибывших у трапа. Накрапывал теплый дождь. Чижов глотнул влажный воздух, пахнущий травой и бензином, проверил, на месте ли бумажник. Перед тем, как сесть в автобус, он оглянулся. Красавец ТУ-154 ждал новых пассажиров.

«Неужели в конце года сдавали? — Чижов покачал головой. — Никогда бы не подумал…»

Из командировки он возвращался поездом.

ПАРАДОКС СИМЫ

Крокодил Сима пошел ночью. Утром отпаивали сторожа, увидевшего феномен первым. Сима разгуливал на задних лапах, ковыряя щепкой зуб мудрости.

Зоопарк лихорадило. Скулила собака динго. Нервно смеялись павианы. Уборщицы ходили по двое, держа метлы, как ружья. Администрация искала решение в комнате без окон. Было ясно: Сима сделает аншлаг. Но! От хорошей ли жизни встал на задние лапы аллигатор? Привкус нездоровой сенсации тревожил администрацию.

Позвонили ученым. Приехал консультант, проживший в семье кайманов три года. Он разразился латынью и увез крокодила в институт.

Институт был светлый, а коллектив дружный. Симе выдали белый халат, тапочки, он стал похож на сотрудника. Чтоб раскрыть загадку природы, создали новую лабораторию. Сима бродил по этажам, желая помочь Науке. Бледные соискатели спешили в конференц-зал, сгибаясь под тяжестью диссертаций. У теннисных столов толпились болельщики, одновременно поворачивая головы.

Сима ел пристипому и ждал, когда им займутся. Он не знал, что тема «Парадокс Симы» рассчитана на пять лет. Он приходил в лабораторию первым и уходил последним. Гудели приборы. На экранах зеленые точки выполняли произвольную программу. Люди с усталыми взглядами варили кофе, классифицировали женщин, шуршали газетами и зевали, не открывая ртов.

Весь август Сима страдал от безделья и заглядывал в глаза человеку. Человек отворачивался, бормоча про столбовые дороги, которых нет, и про лето, которое есть. Лишь однажды лобастенький аспирант из жалости угостил крокодила сигаретой и сделал кардиограмму.

В сентябре лаборатория собралась на совет.

— Лучший из нас, — сказал Шеф, — поедет в колхоз.

Начались самоотводы. Мэнээс Фурин представил справку об аллергии на злаки. Лаборантка Штучкина собиралась ждать ребенка. Инженер Месальян стоял ночами в очереди на Достоевского. Стажер Монолитная боялась потерять жениха.

Шеф мрачнел, готовясь к волевому решению.

Неизвестно, кто первый предложил Симу. Реакция была бурной.

— Он ходят! — страстно восклицал Месальян.

— Он холостой! — твердила Монолитная.

— Не выронит орудие труда, — добавлял Фурин.

В понедельник, бабьим летом, институт провожал отряд на ниву.

Солнце плело паутину лучей. Играл оркестр. Говорились речи. Посланцы, по-хоккейному мужественные, сидели в автобусе с табличкой «Дети». Среди них сидел Сима. Провожающие бросили в небо чепчики и понесли автобус на тракт.

В колхозе городских жалели и берегли от физической работы. Сима вернулся в институт через месяц, поправившись на пуд.

В лаборатории его встретили счастливой материнской слезой и легким байрамом. Преобладали тосты за Симу и его вклад в дело прогресса. Крокодил неделю страдал головой.

Затем потянулись дни-близнецы. Аллигатора не беспокоили, не вживляли электроды, не делали рентген. Он чувствовал, всем наплевать на его феномен. В декабре, не выдержав, крокодил пошел к Шефу.

— Серафим, — мягко сказал Шеф, теребя пуговицу Симиного халата, — конец года — трудное время. Мы пишем отчеты. Потерпите, Серафим. Уже прибыл прибор из Японии…

В январе отдыхали после отчетов. В феврале выдавали замуж Монолитную. В марте умы были заняты хоккеем. В апреле стали мечтать об отпуске.

Сима уже не был похож на того жизнерадостного крокодила, что когда-то появился в институте. Он подолгу стоял у окна, глядя на улицу, равнодушно играл в пинг-понг с Месальяном и дважды огрызнулся на инспектора по кадрам.

В июне Сима твердо решил вернуться в зоопарк. Он в последний раз обошел этажи и мягко опустился на четыре лапы.

Сбежался весь институт. Его пробовали ставить вертикально, но крокодил не желал стоять.

— Таким образом, — сказал Шеф на семинаре, — исследования показали, что феномен аллигатора носил случайный характер.

Сима был возвращен в зоопарк, где прожил до глубокой старости. Иногда, темными ночами, он поднимался на задние лапы и ходил.

ВЕЧНЫЙ ДВИГАТЕЛЬ

На двери было высечено: «Патентное бюро. Отдел вечных двигателей».

И ниже: «Прием проектов по понедельникам».

Перед дверью топтался неухоженный мужчина с папкой в руках. Мудрый Эйнштейн устало смотрел со стены на папку.

Был понедельник.

Мужчина помолился Эйнштейну и вошел.

Душепедов, начальник отдела, водил пером по бумаге, мечтая об отпуске. На столе лежало яблоко «антоновка». На него смотрел и чего-то ждал портрет великого Ньютона.

— Грыжов я, Паша Павлович, — сказал мужчина.

— Перпетуум? — спросил начальник, жалея себя.

— Он, — тихо подтвердил гость.

— Образование?

— Незаконченное, — сказал Грыжов, — среднее.

Душепедов тоскливо заерзал.

По понедельникам в историю лезут жадно и грубо. В стороне от Науки лежит топкое бездорожье. Честолюбивые самородки несутся туда в поисках заветного двигателя. И увязают.

— Давайте вашу мысль!

Грыжов торопливо развязывал тесемки, волнуясь, как школьник.

— Я сам! — сказал Душепедов. Он открыл папку и сделал вид, что читает.

Было тихо, как в Троянском коне. За дверью вздыхал посетитель с проектом треугольных колес.

Душепедов очнулся.

— Приходите через две недели!

Яблоко «антоновка» упало на пол. Ньютон на портрете удовлетворенно прошептал что-то. Паша Павлович уходил, волоча по паркету развязавшиеся шнурки.

Консультант Парамонов, один из лучших специалистов, рецензировал проект Грыжова. Парамонов не обнаружил ошибку сразу. Он не нашел ее и через день.

После трехсуточной погони за дикими мыслями Грыжова он сдался.