Отелло с кочергой

— Что?! — еще больше выпучил глаза бугай, превращаясь в Отелло.

Цыганка когда-то нагадала ему: «Женишься, касатик, один раз, но жена достанется слабой до королей и вальтов». «Посмотрим?» — сказал будущий Отелло.

Друзья юности прикалывали его на счет королей бубновых и рогов ветвистых. «Смеется тот, кто смеется опосля», — успокаивал весельчаков за чужой счет. Долго выбирал жену, в конце концов остановился на Тане. Ее на аркане не затащишь в бассейн, под пистолетом — на пляж. Убивай — прозрачное платье не наденет. Живот и бедра были со следами ожогов.

Отелло показал язык цыганке, когда Татьяна показала непривлекательные следы.

И что же получается — поторопился с языком? Пока он деньги кует, ему, вопреки ожогам, рога растят. Змеиное отродье — нашла выход! Старому мухомору молодку и с ожогами только давай! Тем более, у этого мухомора пороха в пороховнице через край — не угонишься.

Отелло метнул кочергу вдогонку. Она со свистом пролетела над головой целителя. Филипп Матвеевич скаканул козлом и прибавил прыти.

Однако ослепляющая ревность была сильнее жажды жизни, топот погони настигал жажду. Вдруг за спиной жажды что-то громко упало.

Топот стих.

Филипп Матвеевич обернулся.

Отелло распластано лежал на тротуаре, верхом на нем сидела пигалица в очках.

— Я его все равно замочу! — хрипел в асфальт Отелло. — Он ходит к моей жене!

— Темнота! Это народный целитель Назаров! — болевым приемом сдерживала клокочущую ревность пигалица.

— Замочу! Пусти!

— Дурак! Он женщин лечит. Меня в прошлом году от аллергии избавил, я потом турнир в Праге выиграла. Помните, Филипп Матвеевич?

— А как же! — сказал, опасливо поглядывая на Отелло, народный целитель, хотя убей не помнил пигалицу.

— А меня можешь вылечить? — спросил с асфальта бугай.

— Бешенство неизлечимо! — находясь в позе высокого старта, ответил Филипп Матвеевич.

— Не бешенство! — Отелло в бугае угас. — Нервы с этим бизнесом не в тему стали.

— Как-нибудь зайду, — уходя, сказал Филипп Матвеевич.

— А Таньку больше не лечи! — в спину бросил Отелло.

«Пусть ее собака Авва лечит», — проворчал себе под нос Филипп Матвеевич и пошел искать лукошко с яйцами.

АМИНЬ С АБЗАЦЕМ

Полгода, девочки, бегала я работу искала, наконец, забатрачилась в коммерческую фирму. Три директора: Аминь, Абзац, а третий пашет за них.

Аминь верующий. Всех святых знает, с Владыкой перезванивается, на нужды церкви щедро жертвует, а нам, как нищим на паперти, платит.

Абзац выдвиженец братвы. Из десяти слов у него девять по матери, печатное одно и то «абзац». Когда бы Аминь к себе ни вызвал, к бабке не ходи, — для начала проведет душеспасительную беседу. Абзац, не успеешь порог его кабинета переступить, материть начинает, хотя тоже с религиозным уклоном: в Христа, бога и апостолов полощет. Потом как гаркнет: «Абзац!» Значит, свободен, дежурное вливание окончено.

Как-то Аминь заходит в нашу комнатенку.

— Некрещеные, — спрашивает, — есть?

«Все, — думаю, — абзац! Уволит».

Перед этим как раз обсуждали данную тему, черт за язык дернул, проболталась.

— Некрещеным в нашем коллективе не место! — отрубил Аминь.

— Заявление писать? — спрашиваю.

— Грех о ближнем плохо думать! — отчитал Аминь. — А все почему — да потому, что ты нехристь! Надо срочно принять таинство крещения.

Дал денег на таинство и направил в церковь к своему духовнику, отцу Василию.

У отца Василия в тот день целый отряд крестился: от грудничков до старичков. И кумовей со зрителями толпа, как на свадьбе. Отец Василий, протяжный такой верзила, лет тридцати, под левым глазом густо затонированный синяк проглядывает. И смурной батюшка, не подступись. Резко процедуру начал.

— Мужчины, — говорит, — покиньте помещение!

Мужчины завозмущались:

— Мы тоже платили за крещение!

— Успеете, — отец Василий урезонил. — Столько лет без креста жили, еще минут десять потерпите.

Без мужчин прочитал нам молитву, просветил, что после родов женщина нечистая, ей 40 дней церковь посещать нельзя и потребовал в переводе на твердую валюту два с половиной доллара. Вроде как штраф. На эту статью Аминь матпомощь не выделял, пришлось из личных сбережений раскошелиться.

— Кто аборт делал? — вопрошает отец Василий после сбора денег. — Шаг вперед.

Шагнула я дрожащими ногами. Не шагни, думаю, Аминь правду разнюхает, выгонит.

Отец Василий шагнувшим внушение произвел, дескать, аборт делать — это грех. Надо с умом предохраняться от нежелательной беременности. На этот случай имеются протовозачаточные средства. Не церковь, а центр планирования семьи и репродукции. За абортный грех с шагнувших еще в том же размере слупил. Занервничала я, девочки, вдруг начнет дифференцировать, кто больше одного раза с абортом грешил, а я уже неплатежеспособная.

Нет, Бог миловал, отец Василий велел кликнуть мужчин и начал крещение. Сам по-прежнему туча тучей ходит.

Увидел видеокамеру.

— Не гневите Бога! — наложил категорический запрет. — Это вам не Голливуд, а я не Шварценегер.

Однако ничто не вечно под куполом церкви. В процессе крещения начал батюшка оттаивать к светской жизни. Он ведь что, нет-нет да занырнет, как бы по технологии обряда, за кулисы, в ризницу, или как там у них называется. И с каждым заходом щечки розовеют, глаза теплеют, даже синяк здоровьем наливается.

— Где, — спрашивает после одного из нырков, — видеокамера? Зря вы, — говорит, — думаете, что я злыдень-терминатор. Тут однажды покрутился с фотоаппаратом один, а потом в газете снимок напечатали: я держу младенца женского полу над купелью и подпись: «Секс в космосе». При чем здесь, спрашивается, космос и тем паче — секс? И вообще, — говорит, — телевидение и газеты смотреть грех. Там бес.

Но снимать на видео разрешил. Даже подсказывать начал — какой ракурс, откуда лучше взять. Прямо режиссер в рясе. Но строго-настрого наказал: его в фас не «брать». Только в профиль с правой стороны. Мое, говорит, увечье ваше кино не украсит.

— А знаете где, — спрашивает, — поврежденье получил?

Оказывается, не сходя с рабочего места. Купель на него упала.

Та купель, надо заметить, отцу Василию по колено. По любому получается — она самоходно-летающая. Порхает по церкви, как у Гоголя в «Вии» гроб. Или отец Василий на полу пребывал во время падения оной? Одним словом, загадка религии. Отец Василий, то и дело посещая закулисное пространство крестильни, начал путать имена и события.

Наставляя нас на стезю праведности, изрек:

— Это прелюбодеяние, если, к примеру, у Петра, при созерцании каждой длинноногой девицы в короткой юбке, желания непотребные возникают в голове и другом месте. Надо, Петр, господином себе быть.

Петр никак не почитает батюшкино наставление. А кому там почитать? Петру три месяца от роду. Если и есть непотребные желания, так только под себя нагрешить. Вот его смазливому крестному, судя по масляным глазкам, в самый раз попрелюбодеять с длинноногими… Но крестного звали Федор.

Кстати, отец Василий к концу крещения сам был не прочь приударить за симпатичной юбкой. Совершая козе-девице миропомазание, сделался галантным, аки светский лев. Разрешите, говорит, за вами поухаживать. Отставив мизинчик, снял с нее очки, миропомазал лоб. Разрешите, говорит, обратно поухаживать. Надел очки.

Хороший у Аминя духовный отец. Душевный.

Отчиталась я на работе о приеме таинства крещения и таинства миропомазания, мол, призвал на меня отец Василий Божие благословение, теперь не хуже вас православная. И тут же вляпалась на этой почве.

Сижу обедаю, Абзац заходит.

— Ты че, — кричит, — тыт-ты-ры-ты-тыт в бога и черта мясо жрешь, когда пост кругом?

Я от испуга — возьмет и выгонит — ножкой курицы подавилась.

— Извините, — хриплю сквозь ножку, — больше ни в жизнь мясо в рот не возьму.

Не выгнал, но Аминю наябедничал. Аминь призвал меня и других сотрудниц на время поста аппетит на скоромное и другие телесные утехи завязать узлом. О Боге, потребовал, надо думать и работе.