Восемь глав безумия. Проза. Дневники

Бухгалтер хлопнул подряд две рюмки.

— Ну и что же? — с жадным любопытством спросила я.

— Ну и сказал.

— И блин съели?

— Съел. Два блина.

— Черт знает что! — вскричала я, с удивлением и какой-то брезгливостью глядя на рыболова. — Да как же вы могли?

Он задумчиво ответил:

— Вот именно черт-то этого и не знает. Я в этот момент окончательно человеком стал… Ваша сущность сильнее чертовой оказалась.

Рыболов высоко поднял голову и с надменностью, изредка нападавшей на него, произнес:

— Черт к этому предательству не причастен.

— Ну так вот вы бы и приняли это во внимание и пожалели бы человеческий род, в котором желудочное начало препобеждает всякие духовности и разумности. Мы же в этом не повинны.

— Сколько раз я должен вам повторять, что вы от нас отказались, вы нас аннулировали?

— Позвольте. Сотни миллионов людей еще верят в вас обоих. Вы же сами хвастали этим. А вы обрекли на атомную гибель весь мир. Если бы только одних нас, безбожников, ну, было бы справедливо. В Писании сказано: семью праведниками мир спасется [34]. А выходит, что из-за нескольких миллионов грешников мир погибнет.

— Да, спасется. После Страшного Суда, а он не за горами. На судебном процессе и выяснится все: кто прав, кто виноват. И растасуют вас — кого куда.

— Э-э! Никакого Страшного Суда. В лучшем случае, как сказал умирающий, все в атомную пыль превратится. В худшем — на пустынной радиоактивной земной поверхности останется бродить и мучительно вымирать крохотное, жалкое человеческое стадо. В этом весь финал мировой истории.

— Зачем же вы еще живете? — с неожиданной серьезностью спросил рыболов.

— А черт его знает… Извините! Забываю, с кем говорю, и баста!

— Пожалуйста, пожалуйста. Против повторения своего имени я ничего не имею… Имя все-таки оставили, обычное отсутствие логики… Продолжайте!

— Я и живу по причине отсутствия логики. Живу из любопытства. Как хотите, не каждому выпадает на долю быть свидетелем и жертвой мировой катастрофы. Все поколения, существовавшие до нас, мелко плавали. А наше бытие — последняя точка творения, по крайней мере, как сейчас принято говорить, «на данном отрезке мирового пространства и на данном отрезке времени». Потрясающе кошмарно и потрясающе величественно. Я признаю даже, что мы далеко не все достойны такой величественной, еще не бывалой гибели. Жаль только, что один миг: охватит какое-то пламя, и не почувствуешь, все ли уничтожено или какая-то часть, рассеялась планета или, опустошенная, продолжает свой путь. У нашего Сумарокова в какой-то трагедии есть двустишие:

Мы переиначили в последний момент:

Шикарно звучит. А?

Рыболов скорбно улыбнулся:

— В цинизме вы перещеголяли меня.

— А что нам остается, почтеннейший? Рыдать? Каяться? Умолять? Кого? Вас? Бога? Вы оба совершенно бессильны и озадачены нашими всемирно-историческими курбетами, особенно последним. Мы украли грозную тайну у Сущего. Пусть он поможет нам с ней справиться.

— Вы целые века твердили, что сумеете устроить земную жизнь без нас. Устраивайте.

— Опять двадцать пять. Какой бестолковый спор. Кто твердил? Поверхностные вольтерьянцы, а затем чванливые материалисты. Помогите нам распутаться с земными делами ради верующих. К тому же мы губим божье творенье. Неужели он останется равнодушным к этому? А относительно веры… После этого открытия, после того как мы узнали вселенную, недоступную даже сверхсильному микроскопу и обладающую катастрофической силой, мы способны во все поверить. Разговариваю же я с вами, значит, верю в ваше существование. Мы с вами за один час побывали в Филадельфии и на Кавказе… Вы едва не утопили человека на мелком месте. Как же я могу не верить?

Рыболов хитро подмигнул:

— У вас все время задняя мысль, что это все бред: и Филадельфия, и Кавказ, и наш разговор, и я. Для вас кажется реальным только ваше существование: стол, стул, радио, ежедневная газета… что, собственно говоря, и есть самое нереальное и жалкое… пылинка, невидимая в сверхсильный микроскоп и совершенно бессильная. Но вы все, в сущности, — вульгарные материалисты и солипсисты. Вы не допускаете, что есть нечто, обладающее необъятной силой разрушения и созидания, но для вас невидимой. Так обойдитесь без нас. Вы толкуете о братстве, о ценности культуры, о ценности единичного человека, о бессмертии народов, так постарайтесь справиться с тайной, украденной вами. Вы можете сберечь ее под спудом, вы можете не развязывать разрушительных сил. Вы все можете — захотите только.

— Помните, что сказали умирающие в Филадельфии и на Кавказе? Губительно даже мирное использование, даже соседство с мирным использованием. Да так оно и есть. Кто уловит минимум радиоистечений, приостановить которые бессильны всякие преграды? Ведь говорят уже врачи об опасности радиолечения. А эта медленная, но беспрерывная радиация постепенно губит все живое с его семенем и с его потомством. Мы выродимся прежде, чем найдем капитальное средство, чтобы обезопасить себя от последствий мирного использования.

— И это в ваших возможностях. Откажитесь от тайны. Забудьте о ней.

— Это в наших возможностях, но этого не будет. Разум империалистичен.

— Ну, воздержитесь хоть от конечного крушения. Ну, будете потихоньку вырождаться, умирать при мирном использовании. Долго не поймете, в чем дело, почему какая-то невиданная слабость охватила человеческие организмы, откуда взялись новые загадочные болезни у детей и взрослых. Почему постепенно угасает и деградирует человеческий мозг. В конце концов может случиться и так, что угаснут науки, искусства, ремесла. Атомная тайна сама выскользнет из ваших беспомощных, ослабевших рук. Крепкие позвоночники станут хрупкими, вязкими… Вы опуститесь на четвереньки… Может быть, такой финал вас более устраивает?

— Типун вам на язык! Неужели только для этого тысячелетия длилась мучительнейшая, подлейшая и, в сущности, однообразнейшая человеческая история! Что же такое эта всеми признанная природа и далеко не всеми признанный Бог? Послушайте, вы, премудрый змий, а не может так случиться, что мы приобыкнем, как говорят в народе, и даже еще скачок совершим в ваши тайны? Не может так быть?

— К чему приобыкнете?

— А вот к этому мирному использованию и к радиации? Ведь этих радиаций при мирном использовании минимальнейший минимум, даже и говорить не стоит. Ну, первые поколения поболеют, многие вымрут. А в дальнейшем люди приобретут иммунитет. Их собственная радиация будет парализовать и ту… зловредную. И возможно, что в те времена мы с вами не разговаривали бы, а по нашей индивидуальной радиации поняли бы друг друга.

Дьявол выпил еще рюмку. Действительно, он пил, как пропойца, но не хмелел, только становился ироничнее и задумчивее.

— Спасение найдено. Через одно вымершее поколение — иммунитет… у полукалек и полуидиотов. Впрочем, люди и сейчас идиоты, несмотря на свои гигантские открытия, а вернее сказать, благодаря им.

— Нет! Нет! Постойте. Иммунитет у калек и полуидиотов. А третье поколение — норма, и даже, как всегда, появятся гениальные единицы. Родятся же у тупиц гениальные дети. Возьмите Петра Первого. Царь Алексей Михайлович, как известно, звезд с неба не хватал. Царица Наталья Кирилловна — пустельга и кокетка, по тогдашнему времени.

— А кем доказано, что Петр Первый — сын царя Алексея? Его пустельга и кокетка мамаша была таровата по части любовных милостей.

— Предположим. А Толстой? Отца его все считали человеком ограниченным. Одним словом, Николай Ростов. Об умственных данных матери неизвестно, а Толстой…