Доктор Данилов в дурдоме или Страшная история со счастливым концом

— Только головная боль.

— И все?

— И все.

— Вы часто вините себя в своих неудачах?

— Всегда. Глупо было бы обвинять кого-то другого. Глупо и бесперспективно.

— Вы склонны строить далеко идущие планы?

— Иногда. — Далеко идущих планов Данилов не любил хотя бы потому, что они никогда не сбываются – всегда что-нибудь да помешает.

— Вы часто плачете?

— Практически никогда.

«А сейчас она спросит, как я сплю, — подумал Данилов. — И поинтересуется, что меня больше мучает – невозможность заснуть или раннее пробуждение?»

Откуда пришла эта мысль, он не понял. Просто подумал – и все.

— Вас мучает бессонница. Владимир?

— Иногда.

«Надо же – угадал! Мысли, что ли, читать научился?»

— Вы плохо засыпаете или рано просыпаетесь и больше не можете заснуть?

— По-разному бывает. Иногда и всю ночь не сплю, но это редко.

— То есть вы не можете выделить…

— Не могу.

— Весной и осенью у вас не бывает спонтанного ухудшения состояния?

«Ну да, конечно! — озарила догадка. — Девушка проводит дифференциальную диагностику между шизофренией и психозом, вызванным какими-то объективными причинами! На фиг ей это надо? Или мой случай призван проиллюстрировать правильную постановку диагноза?»

— Вы – хороший врач?

Вопрос был неожиданным, и Данилов даже слегка смутился.

— Ну, не самый плохой, скажем так, — ответил он.

Наградой стала очередная улыбка. Улыбалась Екатерина искренне, душевно.

— А довольны ли вы своей карьерой?

— Нет, конечно, — признался Данилов. — Какая там карьера? Сплошное топтание на месте. Я не столько о должностях, сколько о профессиональном росте.

— С чем это «топтание» связано? С зависящими от вас факторами или не зависящими?

— И с теми, и с этими. Но то, что от меня зависит, я стараюсь менять.

— Удается?

— Не всегда.

— Спасибо, Владимир, мне так приятна ваша откровенность и доброжелательность.

— Взаимно, Екатерина. — Данилов не кривил душой – Екатерина и впрямь ему нравилась. Можно сказать – первый нормальный человек среди местного персонала.

Ну, не совсем местного – пусть кафедрального, но это, в сущности, одно и то же.

— Владимир, вы эмоциональный человек?

— Умеренно, без перегибов.

— С годами ваша эмоциональность меняется?

— Да, пожалуй. Эмоции немного притупляются.

— Наверное, это закономерно. А как у вас обстоят дела с утомляемостью? Не усилилась ли она в последние годы? Или вы с детства быстро устаете?

— Все зависит от режима. Начиная с осени днем учился, а вечером работа. Это, конечно, изнуряет.

— Спасибо, Владимир! — Екатерина захлопнула блокнот и встала. — Если вы разрешите, я загляну на следующей неделе.

— Всегда рад, — заверил Данилов. — Скажите, Екатерина, а можете ли вы прокомментировать мое лечение?

«Откажется? Или нет?»

— Это могут сделать только Тамара Александровна или Геннадий Анатольевич, — немного виновато улыбнулась Екатерина и упрекнула: – Вы же врач, Владимир, должны понимать.

— Я понимаю, — ответил Данилов. — Не берите в голову – это я так…

— Могу сказать только одно – здесь не самая плохая психиатрическая клиника в Москве. До свидания.

— До свидания, Екатерина.

Стоило только ей выйти из палаты, как Юра обернулся к Данилову и с завистью сказал:

— Ушлый ты мужик, Вова, все бабы только и липнут на твою херизму!

— Ты имеешь в виду «харизму» или что другое? — спросил Данилов.

— Все вместе, — ловко вывернулся Юра. — То Тамарка к тебе ластилась, то эта…

— Давай не станем развивать эту тему, — попросил Данилов.

— Давай, — охотно согласился Юра.

Нейролептики делают человека покладистым.

Данилову вдруг вспомнился профессор Батенский, читавший лекции по психиатрии. Лекции Батенского студенты любили. Да и не лекции это были, а дружеские беседы с аудиторией.

На первой, вводной, лекции Батенский рассказал, почему он стал психиатром. В отличие от других лекторов, шедших к своей специальности чуть ли не с пеленок, у Батенского выбор был вынужденным.

— Призвания у меня не было, — рассказывал он. — Но зато был призыв! Тысяча девятьсот шестьдесят пятый год, я заканчиваю Первый мед и думаю – куда бы пойти? Кем быть? Но там, наверху, все решили за меня – всех, кто был годен к воинской службе, решено было забрать в армию! И не на один-два года, а в «кадры» – на двадцать пять лет! Прямо как при царе Николае Первом! Такое случалось и в прошлом, и в позапрошлом году, но мы отчего-то были уверены, что нас, таких умных и хороших, эта чаша минует. Но не миновала. Мне, конечно, в армию идти не хотелось. Пришлось выкручиваться – тяжело заболевать уже не было времени (нужных людей так сразу, с кондачка, не найдешь), но была возможность поступить в ординатуру, так как я окончил институт с «красным» дипломом. А в ординатуре тогда мест было немного, причем половина из них уже была занята детьми профессоров и доцентов. Я прикинул шансы и подал на кафедру психиатрии, куда уверенно проходил. Вот так я и стал психиатром.

— Не жалеете? — спросил с места какой-то нахал.

Батенский не обиделся.

— Конечно, не жалею! Ведь мои больные очень редко умирают, а мои диагнозы не может оспорить ни один патологоанатом. Разве есть в медицине лучшая специальность?

— Вы забыли упомянуть, что ваши больные никогда не вылечиваются! — крикнул с места тот же голос.

— Я забыл упомянуть, что психиатрия – очень спорный предмет, — улыбнулся лектор. — И за один и тот же ответ на экзамене можно получить от двух до пяти. Все определяется личным отношением экзаменатора. Еще реплики с места будут?

Реплик не было.

— А самое главное – что работать не надо, — добавил Батенский. — Сидишь целый день, лясы точишь и еще зарплату за это получаешь. Красота!

Глава десятая

Трудовые будни

— Тучи сгущаются – Святослав Филиппович любил высказаться красиво и неоднократно вскользь упоминал о том, что на пенсии намерен посвятить себя литературе – начать с мемуаров, а там уж как пойдет. — Чтобы в один и тот же день заявиться в пять отделений!

Речь шла о тройке провокаторов – женщине и двух мужчинах, начавших свое хождение по больнице со второго отделения.

Заведующие, получившие сообщение Геннадия Анатольевича, реагировали правильно – гневались и выгоняли провокаторшу вон. Никто, слава богу, не пострадал, но тревога осталась. Тревога, можно сказать, просто витала в воздухе.

— Это означает что? — Главный врач замолчал в ожидании ответа.

— Это означает, что ребята попытались в легкую, с налета, срубить бабла и обломались. — Аргунов, заведующий пятым мужским отделением, оскалил в улыбке желтые прокуренные зубы.

— Борис Леонидович… — укоризненно протянул главный врач. — Вы же культурный человек! Что за выражения «срубить бабла» и «обломались»?

— Я Пажеских корпусов не кончал, — буркнул Аргунов.

— Охотно верю, и я, представьте себе, тоже. И откуда такое легкомыслие? Вы что, всерьез думаете, что это была попытка экспромтом получить с нас какие-то суммы? А если это серьезная разработка?

— Серьезная разработка невозможна без внедрения агента, — пошутил заведующий восьмым женским геронтологическим отделением Ханин.

— А ну прекратили ерничать! — рявкнул главный врач, усиливая эффект ударом ладони о стол. — Как дети, честное слово! Ты, Михал Михалыч, со своими старухами шути, им давно все до… сам понимаешь до чего! А у меня или открывай рот по делу, или не открывай вообще! Третьего не дано.

— Извините, Святослав Филиппович, — опустил голову Ханин.

— Святослав Филиппович прав – они просто так не отстанут, — поддержал начальство Лычкин. — На некоторое время, ну, минимум на месяц, если не на два, нам следует соблюдать повышенную осторожность. И если уж и идти кому навстречу, то только своим, проверенным, давно знакомым клиентам…

— Насчет давно знакомых, Геннадий Анатольевич, я бы не обольщалась, — перебила его Пухова, заведующая одиннадцатым женским отделением. — У моей сестры в поликлинике две недели назад был случай. Пришла к невропатологу на прием женщина с одного из участков. Давно знакомая, можно сказать – доверенная. Попросила больничный на недельку, устала мол, сунула в карман две тысячных купюры и ушла, чтобы через секунду вернуться с двумя оперативниками. Все… Ждут теперь суда.