Эксперимент «Идеальный человек»

Варвара Игнатьевна Красина, мать Геннадия Онуфриевича. Потомственная крестьянка. 66 лет. Крепкая, волевая старуха. Город не любит. Живет у сына, только чтобы поставить на ноги эту «баламутку Катьку».

Расстановка сил:

Геннадий Онуфриевич – сам по себе.

Ирочка Красина – сама по себе.

Вера Красина – сама по себе, но любит дедов, меньше мать.

Катя Красина – очень сама по себе.

Онуфрий Степанович сына уважает, хотя и не понимает. Невестку жалеет – «ни ласки от ученого мужа, никакого другого навару». К внучкам почти равнодушен, поскольку понимает, что ремесла им своего не передать. Мечтает о внуке. Жену побаивается.

Варвара Игнатьевна сына любит без всяких колебаний, к невестке до сих пор относится с недоверием. («Говорила, не бери городскую – одни наряды на уме, щи сварить не может. Так и жди от них, городских, какой-нибудь пакости. Очень уж умными стали. Вот посмотришь, еще наплачешься от нее».) Мужа держит в строгости, но закрывает глаза на некоторые его слабости, приобретенные в городе: «Портвейн-72», «придавливание комарика» после обеда. Внучек презирает. «Девки – не дети. Так, баловство одно. Сына надо было заводить».

В общем же, до начала описываемых событий обстановка в семье Красиных была сносной. Не лучше и не хуже, чем в других семьях. Как говорится в сказках, вполне можно было жить-поживать да добро наживать.

До тех пор, пока Геннадий Онуфриевич Красин не произнес роковые слова.

ГЛАВА ВТОРАЯ,

в которой Геннадий Онуфриевич Красин произносит роковые слова

8 сентября 197… года за утренним чаем Геннадий Онуфриевич глубоко задумался, потом рассеянно ковырнул пальцем торт, машинально лизнул палец и сказал:

– Вот что… Нам нужен ребенок.

От неожиданности Ирочка уронила в чашку с чаем ложечку, и на белоснежной скатерти образовалось рыжее пятно. В другое время это вызвало бы у аккуратной Ирочки целую серию охов и ахов, но на этот раз жена Геннадия Онуфриевича не обратила на пятно никакого внимания.

– Но у нас уже есть двое, – напомнила Ирочка и немного покраснела.

– А нужен третий, – твердо сказал Геннадий Онуфриевич и уставился на жену сильными, телескопическими очками в никелированной оправе. Казалось, что если через эти очки пропустить солнечные лучи, то они могут зажечь любой загорающийся предмет.

Сидевшие за столом старики притихли.

– Ты, конечно, шутишь, – сказала Ирочка. – Нашел время и место. – Ирочка деланно рассмеялась.

– Я нисколько не шучу, – Геннадий Онуфриевич не спускал с жены гипнотизирующего телескопического взгляда. – Нам действительно нужен новый ребенок.

Наступила тягостная пауза.

– Мальчик, – заполнил паузу Онуфрий Степанович.

– Все равно, – заметил Геннадий Онуфриевич и непонятно добавил: – Лишь бы новорожденный.

– Только мальчика! – горячо поддержала супруга Варвара Игнатьевна. – Надоели эти… Хоть один парень будет в семье. А то за хлебом некому сходить. Полон дом людей, а за хлебом некому сходить.

– Нет! – нервно сказала Ирочка. – Я и двоими сыта по горло. Не знаешь, куда от них деться.

– Третий будет идеальный, – заметил муж.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю…

– Все они идеальные.

– За этого я ручаюсь… – Геннадий Онуфриевич опустил наконец свой страшный взгляд и опять ковырнул торт.

Ирочка хмуро посмотрела на мужа. Какая-то, пока еще неопределенная мысль промелькнула у нее на лице.

– Ежели ты из-за квартиры, то мы можем забрать его в деревню. На свежий воздух, – осторожно заметил Онуфрий Степанович и опустил глаза, чтобы скрыть их алчный блеск. – Крепким бы рос. В деревне про эти… как их… иностранные вирсы… отродясь не слыхали.

– Молоко парное и хлебушко свежий. А тут когда и молоко порошковое завозят. Недолго и отравить ребенка, – тоже осторожно, непривычно тактично высказалась Варвара Игнатьевна. – Сына вот только постарайтесь.

Но молодая женщина не слышала вкрадчивых речей искусителей. Вдруг ее нахмуренное лицо просветлело.

– А… вот ты почему, – сказала Ирочка. – Как я сразу не догадалась. Теперь я знаю, зачем ему потребовался ребенок!

– Ну, зачем? – глядя в сторону, спросил «Жан-Жак Руссо».

– Закабалить меня хочешь – вот зачем! Только-только на ноги встала, отдышалась от горшков и пеленок, хотела пожить для себя, а ты меня опять… А мне, между прочим, скоро сорок! Когда же жить? Ни шубы приличной нету, ни украшений…

– Я куплю тебе шубу, – торопливо сказал Геннадий Онуфриевич.

– За десять лет только два раза в театре была! Стыдно кому сказать – до сих пор «Лебединое озеро» не видела!

– Мы сходим на «Лебединое»…

– Другие в моем возрасте, – продолжала, не слушая, Ирочка, – в экскурсии ездят. Соседка всю страну объездила…

– Это какая соседка? С кудряшками, что ли?

– Да! С кудряшками!

– Так она холостая.

– Вот и я хочу наконец побыть холостой!

– Ну хорошо, хорошо, – Геннадий Онуфриевич забарабанил нетерпеливо пальцами по столу. – Мы тоже поедем куда-нибудь… В какое место хочешь? Хочешь в Кижи?

– Кижи… Чертежи! Вот чего от тебя добьешься! Знаю я тебя, жмота! Ну и коварный же ты человек! Понимает, что наступила пора расплачиваться за то, что детей вырастила… Пора менять образ жизни… одеться мне как следует. Так, чтобы сэкономить, ты вон что придумал! Подбросить мне еще одного! Знай, не бывать этому, пока я жива!

– Именно, пока жива, – попытался сострить ученый, но жена не оценила его остроту.

– Если хочешь, сам рожай, сам и воспитывай!

– Вот именно это я и хочу, – оживился Геннадий Онуфриевич. – Я сам буду его воспитывать. И пеленки менять, и горшки выносить.

Никто не придал этим важным, как оказалось впоследствии, словам никакого значения.

– Мы поможем, – сказал Онуфрий Степанович. – Вы только нам мальца давайте.

– У меня бабка-ворожейка знакомая есть, – сказала Варвара Игнатьевна. – Травами регулировать может. Ежели одну траву пить будешь – то девка, а другую – так парень. Я завтра же к ней в деревню за травой съезжу, вы покуда меня обождите.

– Нет! Нет! И нет! Опять на десять лет кабала! Или я брошу тебя, или утоплюсь!

– Лучше бросить, чем топиться, – раздался звонкий жизнерадостный голос. – Это же гораздо интересней!

Все невольно вздрогнули. В дверях «девичьего терема» стояли Вера и Катя. В пылу спора все забыли, что сегодня воскресенье и дети дома. Девчонки стояли непричесанные, в пижамах и с интересом слушали дискуссию.

– Если вопрос ставится на голосование, то я активно за, – продолжала Вера. – Хоть жизнь в этом доме станет веселей. – Девушка ушла в ванну и оттуда крикнула: – Такую скуку развели! Сил никаких нету! Все такие умные, ученые, все всё знают. Прямо не квартира, а Дом политпросвещения! Хоть суматоха начнется, приключения какие-нибудь появятся. (Ох, какими пророческими оказались эти слова!) Екатерина Геннадиевна тоже за. Как Екатерина, а?

– А мне до фени, – лениво ответила «баламутка Катька» и запустила пятерню в курчавую шевелюру.

– Иди причешись, бесстыдница, – проворчала бабушка. – Спят до одиннадцати. Где это видано, чтобы взрослые девки спали до полудня? Полон дом народу, а за хлебом некого послать.

– Ну и что?

– Иди прибери за собой кровать.

– А зачем?

– С утра начала?

– Как вы все мне надоели! – пробурчала «баламутка» и зевнула. – Еще с младенцем этим затеялись. Появится какой-нибудь зануда… Будет тут права качать… Господи, скорей бы вырасти, избавиться от вас всех…

«Баламутка» поплелась убирать постель.

– Вот что, – сказал Геннадий Онуфриевич жене. – Пойдем продолжим разговор в спальню… Неудобно при детях…

– Так я поехала за травкой, – засобиралась Варвара Игнатьевна. – Старый, когда электричка-то?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

которой, в сущности, надо было быть первой, ибо она дает ключ ко всему повествованию

Незадолго до этих семейных событий на кафедре иностранных языков, где работал Геннадий Онуфриевич, произошло одно событие, само по себе незначительное, можно сказать, яйца выеденного не стоящее, но имевшее для нашей истории большие последствия.