Том 1. Дживс и Вустер

— Действительно, сэр. Вы предполагаете обедать дома?

— Нет. У меня свидание в «Ритце», — сказал я и вышел, дабы облачиться в приличествующий английскому джентльмену уличный наряд.

Во время переодевания, когда мои мысли вновь вернулись к Бассетам и я еще раз подивился, ради чего, черт побери, тетушка Далия допустила, чтобы сэр Уоткин и сопровождающие его лица отравляли своим присутствием чистую атмосферу «Бринкли-Корта», зазвонил телефон, и я вышел в холл, чтобы снять трубку.

— Берти?

— О, привет, тетя Далия.

Я сразу узнал любимый голос. Когда мы с тетей Далией говорим по телефону, у меня просто лопаются барабанные перепонки. Моя тетушка некогда была заметной фигурой в охотничьих кругах и, говорят, так зычно гикала и улюлюкала, скача по лугам и перелескам в погоне за лисой, что слышно было даже в соседних графствах. Теперь, отойдя от активной охоты на лис, она все еще сохраняла привычку адресоваться к племяннику тоном, предназначенным, скорее, для одергивания охотничьих собак, когда те отвлекались на кроликов.

— Смотри-ка, он уже на ногах! — прогудела она. — Я думала, ты еще в постели, храпишь так, что стены дрожат.

— Вообще-то обычно в этот час я еще не доступен, — поддакнул я, — но сегодня встал с жаворонками и с этими, как их? Кажется, с улитками. Дживс!

— Сэр?

— Вы ведь говорили, что улитки встают рано?

— Да, сэр. Поэт Браунинг в своей стихотворной драме «Проходит Пиппа…» указывает, что они встают в семь часов утра. «Жаворонок запел свою песню так весело и безыскусно, и улитка ползет по листу, оставляя свой легкий узор».

— Благодарю вас, Дживс. Тетя Далия, я не ошибся. Я восстал из постели, когда жаворонок уже запел свою песню, а улитка ползет по листу.

— Берти, что ты там мелешь?

— Вопрос не ко мне, а к Браунингу. Я говорю, что сегодня встал рано. Это самое малое, что я мог сделать, чтобы отпраздновать возвращение Дживса.

— Он ведь вернулся в добром здравии, да?

— Да, загорелый и бодрый.

— Здесь он был в прекрасной форме. На Бассета произвел неизгладимое впечатление

Я обрадовался тому, что представилась возможность разрешить загадку.

— Тетя Далия, — сказал я, — вы затронули один вопрос, в связи с которым мне бы хотелось услышать разъяснения. За каким чертом вы пригласили в «Бринкли» папашу Бассета?

— Ради жены и малых детушек.

— Чего-чего? Не понял. Растолкуйте, пожалуйста.

— Ради Тома, я хочу сказать, — ответила она и так оглушительно захохотала, что я затрясся всем телом. — Том в последнее время впал в уныние по причине, как он говорит, чудовищного налогообложения. Ты ведь знаешь, он ненавидит раскошеливаться.

Я и в самом деле это знал. Будь его воля, департаменту налогов и сборов не видать бы его денег, как своих ушей.

— Ну так вот, я и подумала, что общество Бассета отвлекло бы его, он бы понял, что на свете есть вещи похуже, чем подоходный налог. Меня надоумил здешний врач. Рассказал, что есть такая болезнь, называется «болезнь Ходжкина [4]», от которой лечат мышьяком. Принцип тот же самый. Ведь этот Бассет просто невыносим. Когда увидимся, я тебе расскажу про статуэтку из черного янтаря. Бассет ее недавно купил для своей коллекции. Он показывал ее Тому и при этом отвратительно злорадствовал. Том исстрадался весь, горемыка.

— Дживс сказал, что он был подавлен.

— Ты бы тоже был подавлен, будь ты коллекционером и знай, что твой конкурент, которого ты и так терпеть не можешь, раздобыл для своей коллекции вещь, за которую ты бы отдал не глядя все четыре зуба мудрости.

— Понимаю, — сказал я, не первый раз удивляясь тому, что дядя Том так высоко ценит вещи, которых по мне так хоть бы вообще на свете не было. Например, вышеупомянутый сливочник в виде коровы, надо же такое выдумать, ей-богу! Я всегда без боязни намекал, что самое подходящее место для всех этих коллекционеров — обитая войлоком палата в психушке.

— У Тома началось тяжелое несварение, какого у него не случалось с тех пор, как его последний раз подбили поесть омаров. Кстати о несварении, послезавтра я приеду на один день в Лондон и рассчитываю, что ты накормишь меня обедом.

Заметано, сказал я, и после того, как мы с ней совершили небольшой обмен любезностями, она дала отбой.

— Это была тетушка Далия, Дживс, — сказал я, отойдя от телефона.

— Да, сэр, мне показалось, что я узнал голос миссис Траверс.

— Она хочет, чтобы я послезавтра угостил ее обедом. Думаю, лучше пригласить ее к нам. Она не слишком жалует ресторанную кухню.

— Очень хорошо, сэр.

— Что это за статуэтка из черного янтаря, о которой говорила тетя Далия?

— Прошу прощения, но это довольно длинная история, сэр.

— В таком случае сейчас не стоит рассказывать. Мне надо бежать сломя голову, иначе я опоздаю на свидание.

Вооружившись зонтиком и надев шляпу, я взял курс в открытое пространство, но тут услышал почтительное покашливание и, обернувшись, увидел, что день радостного воссоединения вот-вот омрачится. В устремленных на меня глазах я уловил особый блеск, столь мне знакомый по общению с тетушками и неизменно означавший явное осуждение. И когда Дживс страдальчески произнес: «Прошу прощения, сэр, но неужели вы намерены появиться в отеле «Ритц» в этой шляпе?» — я понял, что настало время Бертраму продемонстрировать свою прославленную железную волю.

В вопросе головных уборов Дживс, как пить дать, идет не в ногу с современной передовой мыслью. Его взгляды даже можно назвать реакционными, и я с самого начала задавался вопросом, как он отнесется к голубой тирольской шляпе с розовым пером, которую я купил в его отсутствие. Теперь я получил ответ. Невооруженным глазом было видно: он ни за что на свете с ней не примирится.

Я же, напротив, всей душой полюбил эту шляпу, хотя готов был допустить, что она более уместна для ношения в сельской местности. Но, с другой стороны, она, бесспорно, сообщала моей наружности эдакую чертовщинку, а при моей внешности некая чертовщинка в экипировке просто неоценима. Поэтому у меня в голосе прозвучали металлические нотки:

— Да, Дживс, именно так я и намерен поступить, в общем и целом. Разве вам не нравится эта шляпа?

— Нет, сэр.

— Ну а мне нравится, — находчиво сказал я и вышел на улицу в своей тирольской, лихо заломленной — в этом вся соль! — голубой шляпе.

В «Ритце» у меня было назначено свидание с Эмералд Стокер, младшей дочерью этого пирата папаши Стокера, который однажды обманом заманил меня к себе на яхту с намерением женить на своей старшей дочери Полин. Длинная история, сейчас не стану вдаваться в подробности, скажу только, что старый болван имел совершенно превратное представление о моих отношениях с его ненаглядным чадом, потому что мы, как говорится, были всего лишь добрыми друзьями. К счастью, все обошлось благополучно — барышня связала себя узами брака с Мармадьюком, лордом Чаффнеллом, моим старинным приятелем, и мы как были, так и остались добрыми друзьями. Иногда я провожу уикэнды у Полин и Чаффи. А когда она приезжает в Лондон за покупками или за чем-нибудь еще, я слежу, чтобы она поглощала достаточное количество калорий. И само собой разумеется, когда Эмералд Стокер явилась сюда из Америки обучаться живописи, Полин поручила мне приглядывать за сестрой и время от времени водить ее обедать. Старый, добрый Берти, друг семьи.

Я так и знал, что опоздаю, — Эмералд уже меня ждала. Всякий раз при виде ее я поражался, до чего не похожи друг на друга могут быть родственники. В том смысле, что субъект А начисто лишен внешнего сходства с родственным ему субъектом В, а субъект В совсем не похож на родственный субъект С, надеюсь, вы улавливаете ход моих мыслей. Взять, например, клан Стокеров. Глядя на них, вы никогда в жизни не догадаетесь, что они связаны узами крови. Старик Стокер — вылитый персонаж третьего плана из какого-нибудь гангстерского фильма, а Полин такая красотка, что, когда идет по улице, даже самый сдержанный мужчина не стерпит и восхищенно присвистнет ей вслед. Эмералд же, совсем наоборот, вполне заурядная милашка и ничем не отличается от сотен других хорошеньких девушек, только нос и глазки у нее чуточку как у мопса, да веснушек несколько больше среднего уровня.