Ларек «Пузырек»

Надя в слезы. Вороной себя обзывает. Хотя кого тут винить: не мы такие, жизнь такая.

Раньше была у нас страна советов, а теперь страна разводов. Не государство, а фармазон Остап Бендер, с вечным свербежом в заднице, как объегорить доверчивых граждан. Телек включишь, там как пить видать кого-нибудь да облапошивают: колхозников или пенсионеров, шахтеров или медиков, а то всеобщий развод: либерализация приватизации или приватизация демократизации c выплатой дивидендов в виде «хрен вам, расходитесь по домам».

«Чтоб тебе жить в эпоху перемен!» — говорили мудрые китайцы.

«Чтоб тебе жить в эпоху разводов», — чешем затылки мы.

Напротив моего «Пузырька» завод-громадина, вокруг него походом неделю ходить можно. Директор всю жизнь головой о трибуны бился — для него, мол, рабочий — сын, дочь, брат и мама родная. Ради трудяги в лепешку насмерть расшибется. И вот этот заслуженный-перезаслуженный, Герой соцтруда и лауреат госпремии, разводит завод — только щепки свистят. Будто его бациллами загребущими опрыскали за рубежом, откуда не вылазит, как ворота раскрыли. И раньше самодур был, но заказы выбивал, жилье строил. И куда оно ухнуло соцгеройство и госпремиальное мышление? В мутной воде гонит на сторону боевой металл: самолетный алюминий как обрезки, ракетный титан как опилки, сталь нераспечатанную как утиль, при этом пяткой в грудь себя бьет, что выводит завод из пике. По пути рабочих, как балласт, пачками за борт сокращает. И пень-то за шестьдесят, но гребет под себя, аж неудобно за него…

НА ВЕТРАХ ПЕРЕМЕН

Кстати, зовут меня Виктор Никитич, фамилия Бондаренко. Честное слово, скажи мне кто два года назад, буду киосками руководить, обматерил бы. Такое ляпнуть! Ведущий инженер ведущего в области ракетно-космической техники НИИ и вдруг торгаш. Да никогда! Да ни за что!..

Только от сумы и от ларька не зарекайся! Особенно когда задувают ветры великих перемен и от них в головах великих госдеятелей пролетают сквозняки лозунгов. Одним из первых перестроечных кличей был «изыскать внутренние резервы за счет сокращения малопродуктивных штатов».

Кто в НИИ попадает под этот топор? Конечно, уборщицы. Сократили их в нашей конторе. Тети Маши и тети Даши ушли, вытирая халатами слезы, одни ведра и тряпки остались. Лозунг выполнили, а полам все равно, есть технички в штатном расписании или оно уже прогрессивно сокращено, — пачкаются полы. За пару недель обросла контора грязью, как конюшня, что Геракл чистил. В НИИ доктора наук есть, кандидаты тех же наук есть, Гераклов нет. Встал вопрос, кому мыть? Помараковали, морща репу, и — как-никак мужи ученые — решили трудную задачку: мыть по очереди. Разбили с привлечением компьютера полы на участки, составили графики, прикрепили ответственных.

Загвоздка вышла с туалетами. Народ в один голос ответил: нет! Наотрез отказался. Раньше в конфликтных ситуациях поропщут бывало да и смирятся с судьбой, а тут — ни в какую. Начальство, говорят, упразднило уборщиц, пусть само и елозит тряпкой места общественного пользования. Самое интересное — эти места не отличались особой загрязненностью, не какие-нибудь вокзальные. Контора интеллигентная, а интеллигентность она во всем проявляется. Однако интеллигенция техническая встала на дыбы — не будем мыть! В верхах конторских решили: туалеты моют начальники секторов.

Я начальником не был, но в это реформаторское время как раз исполнял обязанности приболевшего шефа. Поэтому на волне протеста пошел грудью на баррикады — не буду мыть туалеты! С начальником отдела мы всегда жили нормально, а тут задерганный половой проблемой: сверху давят «решай», снизу кричат — «мы не ассенизаторы», — рубанул в ответ на мой протест: ну и до свидания! На следующий день остыл, да тут я закусил удила — ухожу и горите вы синим огнем вместе с туалетами. Разорвал пуповину, шестнадцать лет связывающую с космической техникой. Но не сразу с «Пузырьком» нырнул в рыночную пучину торговли.

И не нырнул бы, кабы не подтолкнули…

В доларечные времена дома завел порядок: в пятницу, хоть булыжники с неба падай, вечером моем пол и стираемся. Любил в субботу проснуться без этих заморочек в распорядке дня.

Полощу я простыни, и вдруг жена говорит:

— А не хватит ли тебе по шарашкам мотаться?

Расплевавшись с НИИ, пошел я по рукам производственных кооперативов. Не зря говорят, трудно первый раз уволиться, а потом запросто… Вошел во вкус, чуть что не по нраву: заявление на стол и будьте здоровы, живите богато, но без меня. Поискал инженерного счастья на стороне. Да все как-то мимо. Мимо кассы и мимо души. Не прижились производственные начинания на развесистых ветвях новых экономических реформ. По газетам вроде как нужны, а на деле не то что палки ставят, колеса отвинчивают.

C простыней в руках подумал: супруга ненаглядная пожалела меня, дескать, намытарился, два года не в своей тарелке, возвращайся в НИИ, не майся дурью. В НИИ меня усиленно приглашали.

Жена сказала:

— Давай киоск купим?

У меня простыня из рук выпала.

— Это что, спекулировать? — застыл я полоротым.

— Нет! Зарабатывать на жизнь! — отрезала. — Разуй глаза! — ткнула пальцем в окно. — Посмотри!

По ее словам, все вокруг, не теряя драгоценного времени, что-то покупали, продавали, в умных руках крутилось шмутье, питье, лекарство, обрастая хорошим наваром для проворных рук, и только мы бесцельно коптили оставшиеся до кладбищенского бугорка годы.

И это говорила моя жена, которая всю жизнь отчитывала маму-тещу за ее неистребимое стремление лишний огурец или другую огородину снести на базар. «Не позорь меня! — взывала к совести, — я учитель, а ты на базар с котомками!»

— Мы уже отдали дань обществу, давай поработаем на себя! — агитировала супруга, пока я бултыхал в воде простыни. — И вообще, не нравится киоск, бегай и дальше по шарашкам, а я начну мотаться за вещами в Москву. Ты этого хочешь?

Чтобы моя жена, на которую руку во сне положишь, она задыхается, таскала сундучные сумки? Этого я не хотел. Тем не менее попытался было увильнуть за спасительное, мол, надо обмозговать, посоветоваться со знатоками. Не вышел маневр. Все уже было за моей спиной обдумано, обсоветовано, обмозговано.

Киоск продавал сосед через стенку Леха Бессмертный или Леха Вечно Живой. Говорун и большой собачник. Вселившись в дом, впервые встретил его с двумя псами — эрдельтерьер и королевский пудель рвались с поводков.

— Обе твои? — удивился.

— Нет! Ты что? — замотал головой Леха. — Вот моя красавица, — указал на эрдельку! — А этот дуропляс — моей жены!

По утрам Леха вместе с его женой крепко спят. Возмущенные такой наглостью псы поднимают скулеж. Моя супруга — слышимость чересстенная у нас превосходная — начинает вторить псам, я просыпаюсь от хора друзей человека, шарахаю кулаком в стену:

— Леха! Подъем!

В другой жизни Леха Вечно Живой был технологом, сейчас открывает магазин и готов нам продать киоск в рассрочку, а также ссудить деньжат под проценты для старта. Жена вывалила на меня Лехины и свои планы. Прижатый к бортику убийственной логикой, я не придумал ничего умнее, как взять бутылку «Столичной» и пойти к Лехе.

— Давно пора делом заняться, — сказал Леха после первой рюмки.

— Слыхал песню «Не зевай, ребята, пока демократы»? Вот и не зевай!

После четвертой рюмки Леха повез меня на остановку, где стоял киоск.

— Не пуп города, — пояснял в такси, — но и не задворки. Народ с утра до ночи табунится. А чем больше народу, тем навар круче.

Я думал, Леха рекламу гонит, а он, как выяснилось позже, не трекал языком.

Во-первых, киоск стоял на узловой трамвайно-троллейбусно-автобусной остановке. Со всеми вытекающими отсюда посадками-пересадками. Одних автобусов 18 маршрутов останавливается. Во-вторых, парк за спиной, там каждая лужайка шепчет: возьми пузырек, выпей! В-третьих, три завода по соседству. В-четвертых, стадион под боком. В-пятых, птичий рынок через дорогу. По воскресеньям клеточные орнитологи, аквариумные ихтиологи, домашние кинологи да кошатники наезжают. Тьма народу колготится каждый день. Кому жвачку, кому сигареты. Одному шампанское на вечер. Другому быстрей похмельный синдром загасить. Третий наоборот — трезвый, как бабушка, самому противно.