Толя, Коля, Оля и Володя здесь были

— Кто такой? — спросил папа, когда дверь за дядей Колей закрылась.

— Писатель, — ответил Паганель. — Журналист. Ап-ше, хороший человек. Коммуникабельный.

— Ноль информации, — недовольно заметил папа. — Но пусть едет — делать нечего. Только бы фельетон про нас потом не написал. А то они такие…

2. Отъезд. Этот ужасный Аэрофлот. Варенье на борту

Когда мы приехали в аэропорт, дядя Коля уже поджидал нас возле входа.

Не знаю, сколько друзей обошел с рюкзаком дядя Коля перед отъездом, но одет он был, как сказал мой папа, с вызывающей роскошью. На нем были прекрасные туристские ботинки из желтой кожи, зашнурованные белой тесьмой, хорошо подогнанные джинсы и черная кожаная куртка. На плече дяди Коли висела офицерская планшетка. Вместе с дымящей трубкой он выглядел так великолепно, что его можно было снимать для кино в роли иностранца.

Рядом с ним на земле стоял тугой, как яблоко, рюкзак без единой морщинки.

— А ну, кто смелый, сдвиньте с места, — предложил дядя Коля.

Паганель схватил было рюкзак за лямки, но дядя Коля замахал на него руками:

— Что ты, что ты! Надорвешься! Ты его ногой попробуй пхни.

Паганель от души пхнул рюкзак ногой. Рюкзак не пошевельнулся. На нем даже вмятины не осталось.

— Какова укладочка? — хвастливо спросил дядя Коля.

Зато рюкзак Паганеля укладочкой не блистал. Это был огромный и рыхлый, какой-то двуутробный мешок со множеством топорщившихся карманов и карманчиков. Продолговатые предметы, такие, как ласты, термос, ружье для подводной охоты, «с головой» в рюкзак почему-то не уместились и грозно торчали наружу, как противотанковые надолбы.

Сам Паганель был наряжен в старую защитную штормовку, в такого же цвета широченные штаны, схваченные у щиколоток резинками, отовсюду свисали у него шнурочки, веревочки, ремешки — так что вместе с рюкзаком, вместе с этими веревочками, бородой и ушами Паганель занимал ужасно много пространства.

Аккуратнее всех выглядел папа. Живот его плотно обтягивала болоньевая куртка, ниже шли конусообразные брюки «эластик», заправленные в синие кеды тридцать девятого размера. Папа был похож на ромб, поставленный на острый угол.

— Прежде всего надо освободиться от рюкзаков, — сказал Паганель.

Никто не стал ему возражать, и мы освободились от рюкзаков одними из первых. Впереди нас оказалась только дама с двумя красивыми полосатыми чемоданами в руках.

Паганель спрятал в карман талончики и помахал рюкзакам рукой:

— Летите, голуби, летите!

— Летите, голуби, — подхватил дядя Коля. — Только, пожалуйста, летите во Владивосток, а не в Ташкент.

— А что, разве бывают случаи? — встревожилась дама.

— Сколько угодно! — заверил ее дядя Коля. — Только в одном «Крокодиле» штук десять, однако, фельетонов было опубликовано на эту тему. И все без толку. Аэрофлот продолжает зафуговывать чемоданы куда попало. Прямо эпидемия какая-то.

— Позвольте! — запротестовала дама. — А если у меня там аккредитив?

— Вот это зря, — сказал дядя Коля. — Запугивать вас не хочу, но все может быть. У меня у самого однажды был случай…

И дядя Коля рассказал действительно ужасную историю.

Как-то он летел в творческую командировку, причем это была такая своеобразная командировка, что дяде Коле необходимо было по нескольку дней задерживаться в разных городах: в Красноярске, потом — Иркутске, Улан-Удэ и так далее. Так вот, на протяжении всего этого пути дяди-Колин чемодан, в котором как раз находился аккредитив, летел на полсуток впереди него. Дядя Коля бедствовал, ночевал на вокзалах и питался подаяниями. В Чите он ненадолго встретился со своим чемоданом, но так растерялся, что вытащил из него почему-то не аккредитив, а теплые носки. Дядя Коля обменял теплые носки на четыре пирожка с картошкой и полетел обратно. Тогда чемодан начал отставать. Он болтался на каких-то неизвестных рейсах, и в то время, как дядя Коля подлетал, допустим, к Иркутску, чемодан сидел еще где-то в Благовещенске по причине нелетной погоды.

Словом, когда исхудавший, небритый, отчаявшийся дядя Коля окончательно соединился с чемоданом, то рыдал над ним, как ребенок.

Паганель с трудом дождался конца дяди-Колиной истории и сразу же принялся рассказывать свою. Его история была еще ужаснее.

Чемодан одного сотрудника Паганеля вот так же однажды миновал родной город и приземлился в Хабаровске. Из Хабаровска его послали в Новосибирск, но, видать, шибко разогнали — и чемодан оказался в городе Джамбуле. Джамбулские товарищи маленько перепутали и послали его вместо Новосибирска в Новороссийск, после чего чемодан начал скитаться по Черноморскому побережью Крыма и Кавказа.

У сотрудника Паганеля из ценных вещей в чемодане находилась только нейлоновая рубашка, электробритва и старые джинсы, которые он всегда возил с собой вместо пижамы. Сам чемодан тоже был дешевенький, так что этот сотрудник мог, в принципе, махнуть на него рукой — как-никак он был все же кандидат наук, неплохо зарабатывал и, при желании, имел возможность хоть каждый месяц покупать себе по два чемодана или по десять пар джинсов.

Но дело в том, что у него там, на самом дне, под нейлоновой рубашкой, лежала почти готовая рукопись докторской диссертации. И сотрудник, конечно, стал действовать. Сначала он писал жалобы: в «Литературную газету», в «Известия», в тот же «Крокодил», в Аэрофлот, в Правительство. Но потом, видя, что жалобами чемодан не догонишь, стал преследовать его лично. Он отказался от поездки на симпозиум в Швейцарию, продал коллекцию старинных монет, японский магнитофон фирмы «Соня», дачный участок — и через полтора года почти непрерывной погони настиг свой драгоценный чемодан в городе Ханты-Мансийске.

Самое обидное, что за это время другой ученый, в Ленинграде, успел опровергнуть все выводы его диссертации. Так что сотрудник Паганеля оказался, в результате, и без дачи, и без докторской степени.

— Ну, уж я-то без дачи не останусь! — сказала дама, дослушав историю. — Черта лысого они у меня дождутся! — и, грозно свистя болоньевым плащом, она отправилась разыскивать дежурного по вокзалу.

Я летела на самолете первый раз в жизни и, честно говоря, немножко побаивалась. Но папа меня успокоил, сказав, что страшно бывает только на маленьких самолетах. На больших же обычно не трясет, не тошнит, шума турбин внутри почти не слышно, и если специально не караулить, то можно даже не почувствовать, как оторвешься от земли и окажешься в воздухе.

На всякий случай я все же зажмурила глаза и решила считать до тысячи, а к этому времени мы уж наверняка поднимемся.

При счете семьсот пятьдесят самолет два раза дернулся и снова затих. «Все, летим», — подумала я, открывая глаза. Первое, что я увидела в иллюминатор, были чьи-то толстые ноги в шерстяных носках и резиновых ботах. Ноги потоптались маленько и зашагали от иллюминатора. И тогда стало видно, что принадлежат они пожилой тетеньке, которая на полном ходу спокойно разгуливает по крылу самолета, волоча за собой шланг.

Не успела я изумиться, как в самолет вошла та самая дама, плюхнулась на сиденье рядом с папой и, раскрыв сумочку, стала пудрить покрасневший от возбуждения нос.

— Я присутствовала при погрузке! — победоносно сообщила дама. — Дачу они захотели!.. Пусть лучше застрелятся!

Паганель высунул бороду из-за спинки переднего сиденья:

— При погрузке в самолет?

— Нет, на тележку.

— А наших рюкзачков там не заметили? — это уже дядя Коля спросил.

— Рюкзаков не видела, — сказала дама.

— Хотел бы я знать, куда они сейчас летят? — вздохнул дядя Коля.

Мы-то сами никуда пока не летели. Это я окончательно поняла, когда из-за перегородки вышла стюардесса и сказала:

— Мужчина, сдавший в багаж ведро с вареньем, пройдите к трапу!

Кругом засмеялись и заговорили:

— Во дает, кретин!

— Ну, сейчас его чайком попотчуют!

— Надо же, додумался!

— А эта куда смотрела, приемщица?