Во всем виноваты «Битлз»

Здравствуйте, дорогой нетерпеливый читатель!

Добро пожаловать в эту книжку!

Всю свою жизнь я терпеть не мог всяческих запретов и старался по возможности их нарушать, особенно когда это почти ничем не грозило. И если Вы не утерпели и сразу «вышли» на эту главку, значит, мы с Вами родственные души, которые искали друг друга долгие годы.

Когда я был маленьким, моя очень добрая, но малограмотная бабушка попыталась как-то наказать меня поставив в угол и запретив думать о медведе. Надо ли говорить, как я мучился?! Так давайте с Вами думать о «медведе», давайте не будем мучиться сами и постараемся не мучить других!

Конечно, найдутся люди, которые покорно дочитают до этого места с самого начала, подчинившись запрещению или не обратив на него внимания. В любом случае я уважаю и люблю Вас всех за то, что Вы обзавелись этой книжкой и предоставили мне великолепную возможность познакомиться с Вами поближе.

Дорогой читатель, разрешите дать Вам несколько «несоветов» по пользованию этим произведением.

Обратите внимание — ничего не запрещается. Так что нет нужды тут же всё делать наоборот тогда, когда можно этого и не делать.

Я Вам НЕ СОВЕТУЮ: читать эту книжку в метро, автобусах, такси, а также в барах, ресторанах и других общественных мест Постарайтесь по возможности остаться с ней наедине.

НЕ СОВЕТУЮ: использовать её в виде подставки под чайник, для записи телефонов, на самокрутки и в туалетном смысле.

А также НЕ СОВЕТУЮ: «прочтя, передать товарищу» — товарищу желательно настойчиво порекомендовать купить себе такую же, так как каждый отдельный экземпляр должен безраздельно принадлежать только одному человеку и быть ему другом до конца дней.

Хотя всем этим несоветам можно и не следовать, а поступать с книжкой как Вам заблагорассудится лишь бы она принесла Вам какую-либо ощутимую пользу. А теперь, когда мы немного познакомились, я прошу у Вас прощения за этот маленький фокус и приглашаю одних вернуться на первые страницы, других — просто продолжить чтение

Из жизни жаб

Вообще у меня обострённое чувство справедливости, в просторечии почему-то называемое «жабой». Хочу, к примеру, шапку купить, но как бы дороговато — тогда не покупаю. Ну чего я буду покупать, если мне дорого. А вокруг все говорят: вот, мол, «жаба задушила». И наверное, чем дороже предмет, тем и жаба больше.

На шариковую ручку денег пожалеешь, значит, маленькая жабка лапками к горлу подбирается, щекочет, а вот уж если на зимнее пальто или на подарок к дню рождения, тогда точно бойся: матёрая жабища навалится и задушит насмерть. Я с этим «чувством справедливости» давно веду борьбу, трёх или четырёх жаб сам задушил, а одну загрыз зубами, но всё равно опасаться надо: с нашими ценами да инфляцией за каждым углом они поджидают и с каждым днем все здоровее и толще.

Но наши родные жабы всё-таки ни в какое сравнение не идут с иностранными, валютными.

За границей жабы нас прямо на вокзале и в аэропорту встречают, даже у пароходных сходней бычатся. За все почти семьдесят пять лет советской власти чем больше рубль от инвалюты отрывался, тем сильнее жабы ихние матерели и скалились.

Приплыли как-то в немецкий город Любек. Мы с моим одним приятелем в город решили выйти, жабу подразнить. Он мне до этого рассказывал, что какие-то родственники умоляли его комбинезончик детский купить и игрушек. Вот идём, присматриваемся. Порт-то на окраине находится, а двигаемся мы по направлению к центру. Идем, естественно, пешком, транспортную жабу успокаиваем. Чем ближе к центру, тем магазины больше и богаче, а товары разнообразнее и, соответственно, дороже. Наконец первый детский магазин. Мой товарищ, а он немножко плохо видит, подходит к витрине близко-близко, таращится туда и что-то бормочет. Ну, это-то мне понятно, что происходит — за десять метров слышно, как у него в мозгу щёлкает, — ясно: пересчитывает цены с марок на рубли. Я смотрю: из-за угла жабка высунулась, небольшая ещё такая, но плотная и мордастая. Пасть разинула, прислушивается.

Мой друг подсчёты закончил.

— Отдохнут! — говорит. Это, надо думать, по поводу родственников.

Я со страхом за жабой наблюдаю: вроде ничего, покрутила башкой и назад усунулась, наверное, упрыгала переводчика искать, жабка-то немецкая.

Вздохнул облегчённо, дальше идём. Через пять минут ещё магазин, побогаче. Около него уже пара жаб околачивается — ждут клиентов. Друг-то их не видит, всё его внимание витриной поглощено. А цены — ещё выше, а жабы — ещё крупнее.

Я на всякий случай поближе подошёл, слабые места у врагов высматриваю. А он опять пошептал, фыркнул возмущённо:

— Умоются! Пошли, Максик.

Жабы посмотрели друг на друга: «Вас ист дас, нихт ферштейн», — но на всякий случай за нами потащились. А мы уже к этому времени почти до центра дошли, прямо перед нами роскошный детский магазин. Около него урна такая красивая, что я сигареты почти целой не пожалел — чего урне зря пропадать, — да промахнулся, но вдруг слышу: чмок — из-за урны жабка давешняя выскочила, ням окурок на лету. Видно, перевёл ей уже кто-то, вот она и караулит.

Только я собрался приятеля предупредить, а он уже у витрины ногами топает — совсем забыл про осторожность:

— Отсосут, — кричит, — на фуй…

Вот тут-то они все втроём на него и кинулись. Я даже не заметил, как та сладкая парочка подтянулась. С ног его сбили, навалились и душат, душат. Но у нас как принято? Сам погибай, а товарища выручай. Я, значит, где стоял, так оттуда в гущу их толпы и прыгнул. Они его облепили — не оторвать, он уж глазки закатил, бедный. Говорить, конечно, не может, только руку левую просунул, какие-то знаки ей делает.

Смотрю, а в руке-то пять марок зажаты. Надо сказать, что в экстремальных ситуациях у меня голова здорово соображает, Я деньги схватил и шмелём в магазин. Заскочил, глаза разбежались, но вот оно, красное пластмассовое, ровно пять марок стоит. Я его, это красное, хвать, продавщица даже «данке» не успела сказать. Выбегаю и прямо с порога, как матрос Железняк последнюю гранату, кинул эту игрушку в самый их жабий клубок.

Они сначала-то не заметили, сильно душением увлечены были, потом присмотрелись оценивающе и нехотя отвалились одна за другой.

Товарищ мой лежит бездыханный, я ему поделал искусственное дыхание — ничего не помогает. Стал тогда делать «рот в рот», лицо у него порозовело.

Тут туристы наши идут:

— Смотри, Миш, педики паршивые места другого найти не могли, тьфу…

— Да нет. Та, что сверху, с хвостом, — это ж баба. Просто у их здесь свободная любовь.

Я поднялся, говорю:

— А ну пошли к грёбаной матери!

— Вот видишь, Миш, мужик это все-таки, а по-русски как чешет — даром что с хвостом.

Я опять говорю:

— Вали-вали, а то сейчас поцелую.

Тут уж они стремглав бросились, а за ними целая свора жаб поскакала с нашей троицей во главе. Мой товарищ уже встал, держит красную игрушку в руках, рассматривает. Я подошёл, жду благодарности за спасение жизни. Какое там!

— Ты что, за пять марок ничего получше найти не мог, что это такое вообще — какая-то красная херовина?! Да что я с ней делать-то буду?

— Родственникам подаришь, да и какая разница — тебя ж чуть не задушили, радуйся.

— Какая разница, какая разница! — продолжает он кипятиться. — Пять марок псу под хвост. Ты знаешь, сколько это на рубли будет?

— Во-первых, не псу под хвост, а жабам, во-вторых, вон видишь, две остановились, прислушиваются. И не просто остановились, а окаменели, потому что такого жлобства на своём веку ещё не видали. А вот сейчас как опомнятся да позовут своих со всего города, тогда узнаешь, где зимуют раки, омары и другая членистоногая сволочь.

— А и правда, — он говорит, — очень даже неплохая игрушка. Пойдем, Максик, скоро вроде обед.

Мы все на будущее этот его опыт хорошо усвоили. Вслух уже ничего не говорим. Нужно, например, выяснить у товарища, сколько вещь стоит. Спрашиваешь. Тебе показывают один палец (но не средний) — значит, первый вариант: отдохнут. Два пальца — второй вариант: умоются. Три пальца…