«Борьба за души» и другие рассказы

Как Цетличка участвовал в выборах

Проживать в Праге Цетличке было запрещено, а потому этак около одиннадцати утра он стоял на углу Перштына и Фердинандовой улицы и с интересом наблюдал, как какой-то неопытный деревенский парнишка, тащивший тележку, не совладал с ней и толкнул полицейского, следившего за порядком на этом оживленном перекрестке.

Хотя бы уже из одного чувства мести постовой записал в свою книжечку, что ручная тележка, отпихнувшая его на несколько шагов к середине мостовой, не имеет таблички с фамилией владельца, как это предписывают правила уличного движения.

Глядя на происходящее, Цетличка испытывал двоякую радость. Во-первых, как зритель, который после долгого хождения по улицам, наконец, увидел что-то, что заслуживает внимания; а во-вторых, как человек, которого радует, когда его недруга постигнет какая-нибудь неприятность.

А надо сказать, — и Цетличка убеждался в этом уже не раз, затевая скандалы в трактире «У венка» на Овоцном рынке, — что люди этого сорта были к нему расположены весьма мало. Днем все обходилось благополучно. Он ходил по Праге, и никто его не узнавал. Пока не наступали кошмарные ночи, ночи его погибели… Раз он хотел унести чье-то зимнее пальто из погребка «У звездочек», в другой — не расплатившись, покинуть «Калифорнию», затем драки «У венка»… За все это, вместе взятое, плюс нелегальное возвращение в Прагу он обычно схлопатывал месяц тюрьмы.

И все же он любил, матушку Прагу, потому что умел извлекать из нее выгоду.

Нигде не развешано столько юбок в витринах, нигде с такой легкостью не взломаешь железные шторы магазинов, нигде не воруется так вольготно, как в Праге.

— А уж ежели на улице случится самое что ни на есть никчемное, дурацкое происшествие, то нигде не соберется столько глухой и слепой публики, которая только и знает, что проталкиваться вперед. Лишь бы увидеть, что с карниза на шляпу какого-то почтенного господина и впрямь упало воробьиное яичко, желтое пятно от которого на тулье своего котелка этот господин теперь возмущенно показывает толпе.

И тогда давай, шуруй по карманам пальто, потому что мало кто держит кошельки в костюмах, — чтобы все время не расстегиваться, а кроме того не лишить себя удовольствия быть обворованным.

Цетличка штопором ввертывался в скопище людей, в толпу зевак, с наслаждением таращивших глаза на обезьяньи состязания. Это были деревянные заводные обезьяны в витринах игрушечных магазинов. Перед ними толпились большие, хотя зрелище предназначалось для маленьких, которые из-за этих великовозрастных недорослей не могли пробиться вперед, чтобы тоже что-нибудь увидеть.

Цетличка был тут как тут и среди ведущих сражение за места в трамвае.

И повсюду глубоко запускал руку в чужие карманы и уходил незамеченным.

Но при этом, как все воры, полководцы и дипломаты, он был страшно суеверным.

Если завладеть добычей не удавалось с первого захода, Цетличка не повторял атаки. Впрочем, так же поступает и мнимый царь зверей — лев.

Сегодня Цетличке не везло.

По случаю скопления людей вокруг раздавленной собаки он полез в карман к какому-то господину, громогласно осуждавшему быструю езду автомобилей. Цетличка уже наполовину нащупал кошелек, но господин подозрительно заерзал. Цетличка в мгновение ока вытащил руку, но через минуту опять запустил ее в карман разнервничавшегося господина. Однако тому как раз в этот момент вздумалось достать носовой платок, и он был несказанно удивлен, застав в собственном кармане чужую руку, которая, впрочем, сразу исчезла.

— Карманщик! — закричал он что было мочи.

— Иезус-Мария! — по принципу «держи вора» закричал Цетличка. — У меня украли кошелек! С гербовыми марками. Пойду заявлю городовому.

Никем не задерживаемый, Цетличка отошел за угол и плюнул: «Ничего себе начало! Лучше сегодня пальцем о палец не ударю…»

Вдобавок ему еще встретился воз соломы, а уж это куда как дурная примета.

И Цетличка стал фланировать по улицам. Просто так, совершенно случайно, заглянул в распивочную, где наткнулся на одного приятеля из тех, что всегда готовы на жертвы ради друга. Друг объявил, что у него всего капитала — три крейцера, только на стопку хлебной водки с ромом.

Подкрепившись на новые дела, Цетличка снова отправился странствовать по улицам. А потом, вдоволь налюбовавшись полицейским на перекрестке, двинулся по пивным попрошайничать.

Но поскольку шел всего двенадцатый час дня, посетителей еще было мало. Да и те, будучи трезвыми, ничего ему не дали. Обойдя таким образом с полдюжины трактиров, Цетличка, наконец, попал в один, где было очень шумно.

Сняв шляпу, Цетличка остановился у одного столика и хотел было объяснить, что он странствующий подмастерье… Но не успел раскрыть рта, как какой-то толстый господин достал из кармана шесть жетонов на пиво и, обращаясь к сидящим за соседним столиком, произнес:

— Запишите этого господина!

— Ваша фамилия? — спросил Цетличку другой господин, стоявший возле.

— Чержовский, — испуганно ответил рецидивист.

— Хорошо, пан Чержовский, идите в заднюю комнату. Получите по жетонам пиво.

Больше всего на свете Цетличке хотелось удрать. Но действительно получив на один жетон кружку пива, он успокоился и подсел к господам, которые толковали о чем-то, чего он не понимал, и при этом пили как жаждущие в пустыне.

— Раз я ходил в охотничьем костюме, второй раз — в сапогах и кепке, — рассказывал один сухощавый человек остальной шайке, — а комиссия, та даже внимания не обращает. Там наши люди, понимаешь? Пока что забрали только одного — хромого Мацнера. Идиот пьяный! Ходил голосовать два раза подряд, забыл, что его хромота бросается в глаза. А у Виктора перед избирательным участком фальшивые усы отвалились. Слава богу, кто-то из членов управы тут же ему их приклеил в уборной!

— Ну-с, пан Чержовский, — подошел к Цетличке один господин, — вот вам пальто, вот избирательное удостоверение и бюллетень, вот цилиндр. Ступайте уже! Вот вам еще три кроны — берите извозчика и сразу возвращайтесь, переоденетесь учителем. Пан Навек вам даст парик и очки. Тахлик, проводи господина на избирательный участок!

Пан Тахлик взял Цетличку под руку и усадил в экипаж. Затем, когда они подъехали к большому зданию, он повел его по какой-то лестнице и у входа в одно помещение сказал:

— Войдете туда и сдадите сперва удостоверение, а потом вот этот бюллетень… Помните: живете вы на Морани, ваша, фамилия. Калоус, вы служите на заводе Кольбена и вам тридцать пять лет.

Цетличка—Чержовский—Калоус еще заслышал, как рядом другой господин говорил какому-то человеку:

— Главное — не дрейфьте! У вас же очки, никто не узнает, что вы уже были два раза… Теперь ваша фамилия Выскочил.

Пан Тахлик втолкнул Цетличку в помещение избирательного участка и пошел вниз по лестнице.

Цетличка без труда выполнил порученное и быстро смешался с толпой, ибо усмотрел в этом стечении обстоятельств счастливейшую случайность своей жизни…

«И не подумаю возвращаться с пальто и цилиндром, — сказал он себе. — В чем тут дело, мне не очень ясно, но, слава богу, и за это спасибо. Хоть честно заработал!»

Вот как это вышло, что в газете «Народни листы» появилось следующее объявление:

Но Цетличка—Калоус—Чержовский не читает «Народни листы», ибо с тех пор не имел более возможности быть полезным объединенным национальным партиям.

За рецидивизм он опять угодил за решетку, где предается воспоминаниям о том удивительном дне — 19 ноября.

Быть может, однако, к нему подсадят кое-кого из отцов города, которым на вопрос, за что он сидит, Цетличка скажет кратко:

— За что? За Прагу!

И тогда уже будет зависеть от них, услышит ли Цетличка в ответ: