Фельетоны

— А вы, — в это время завязывает беседу Паук, — по нефтяным делам служите? Легкие фракции, осадочные колонны?

— Вообще да, — мямлит клиент. — Но я не по бензинам, я по дизтопливу.

— А у меня, представьте, дизельный "мерседесик"!

"Влип! — тоскует клиент. — Теперь запросит солярки. Поди знай, что у него роскошь такая имеется".

Но просьбы насчет дизтоплива от Паука не следует. Напротив, он говорит:

— Будете у себя в министерстве, так передавайте Кольке привет. Ну, Николаю Степановичу. Я ему на "тойоту" электронное зажигание ставил и противоугонку через спутники связи.

— НИКОЛАЮ СТЕПАНОВИЧУ? — подбирает живот и на шаг отступает клиент, шевеля оторопело мозгой: вот это связи у человека, вот это связи! А я-то, дурак — дизтопливо! Надсхватский этот наверняка во всех сферах знает краеугольных людей!

Он этого престиж и стоимость работ полубога возносятся еще выше. И терзания раздирают клиента, что неведомы ему более западноевропейские и светские способы вручения денег, чем в белом конверте. Но — великий психолог! — Паук упрощает обстановку и выводит человека из тупика.

— Вот, — говорит он, — ваш аппарат, я ответствен за безупречность его работы, а пожертвования вносите сюда.

Да, великий, великий психолог. Пожертвования и гонорары от владельцев всей инотехники он собирает в антикварную кружку. Медная кружка прикована цепями к стене и по зеленому, в патине и окислах боку виднеется гравировка: "НА ХРАМЪ".

Кто только не вносил пожертвования в знаменитую кружку! И частные лица, и даже пожелавшие остаться неизвестными организации. Потому что и мощные организации покупают теперь тонкую инвалютную технику, а легально ремонтировать ее не могут, нет достаточных мастерских.

Поэтому:

— Ну что? — встречает научное руководство вернувшегося от Паука оператора. — Неужели наладил?

— Досконально! — в восторге верещит оператор. — Чертознай! Полубог!

И это значит, что в бездонной кружке "НА ХРАМЪ" осела еще одна славная сумма дензнаков, которые — что за глупости! — конечно же, не пойдут на оплату росписи колоколен и отливку колокола в двести пудов.

Запасной инстинкт

Владимир Владимирович (не Путин — Маяковский) весьма и весьма долгое время был беспросветно ясен. И лишь незадолго до собственного застреления позиции свои решительно пересмотрел и написал пронзительные строки:

Чтобы избежать собственноручного застреления (хотя беспросветная неясность повышает шансы застреления тебя другими людьми, что мне уже было явлено) — я смолоду был соткан из неясностей и заблуждений. Так, например, я считал и считаю, что правда — антропоморфична. То есть — создана по образу и подобию человеческому. У правды, как анатомически у человека, есть голова, торс, ноги и прочее. Правд много. Есть правды конфессиональные, национальные, отраслевые. Например, у чекистской правды — длинные руки. А чтобы умерить их длину — у населения руки коротки.

Антитеза правды, ложь — тоже антропоморфна. И недаром средь российских изустных мудростей есть такая: "У лжи — короткие ноги" Короткие, но очень выносливые, устойчивые и большеразмерные. Коммунистическая нога была обута в сапог семидесятого размера — по числу лет вышагивания поперек страны и человеческих судеб.

В соответствии с антропоморфностью — я всю жизнь старался заглядывать правде в глаза, упуская из вида остальное. Но, спохватившись, теперь затеял заглянуть отечественной правде в прямую кишку, обследовать российское заднепроходное отверстие и тот не всегда четко срабатывающий запирающий механизм, который называется сфинктер.

Теперь — о терминологии и национальных привязках.

Я со всей ответственностью могу заявить, что слух лесного индейца-тлинкита многожды обостренней, чем слух русского человека.

Обоняние нашего эвенка категорически острее, чем обоняние усредненного славянина.

Отбросим рассуждения об утонченных сомелье и дегустаторах: вкусовые ощущения рядового француза богаче вкусовых ощущений множественных русских, загубивших вкусовые пупырышки своих языков употреблением паленой осетинской водки, ликера-шасси, антиобледенителей, гомыры и ниитхинола (синюхи, жидкости для помыва окон).

Со всей категоричностью напишем, что мозг русского человека в области мухлежки и воровитости куда изощренней мозга датчанина или новозеландца.

А уж задний проход русского человека…

Но тут — стоп и чур-чур меня.

Миру ведомы тьмы национальных метаморфоз. Например, мой папа, конечно же, вредитель в области судостроения и судовождения и зять крупнейшего расстрелянного врага народа — после длительного сидения в тюрьме из евреев стал бульбашом, беларусом.

Например, при нападении крестьян на теплушечный поезд с беженцами — вооруженные крестьяне нервно грабят выброшенных из теплушек людей, и один, уперев дуло короткого кавалерийского карабина в спину обыскиваемого парня по имени Исаак Бабель, отвечает другому, спрашивающему, русский обыскивается или как:

— Русский, русский, хучь в раббины отдавай.

А в опере Гулак-Артемовского "Запорожец за Дунаем" основополагающий персонаж поёт: "Теперь я турок, не казак!".

А замечательная наша балерина, татарка Лайла Арифулина выходит замуж за поляка Гжиба и уезжает на ПМЖ в Польшу. Где её свекровь стыдит внука Болека: стыд-позор, валяешься в постели, хотя всей семьей пора отправляться в костёл! На что хитрован Болек, который пригрелся под одеялом и вылезать не намерен, отвечает бабушке:

— Я сегодня не иду в костёл. Я сегодня татарин.

Противу этого журналист А. Минкин (вообще-то как и я — еврей, "хучь в раббины отдавай") страстно вещает на радиоволнах: я — русский, неимоверно русский! И нет никакой российской литературы, есть только русская. А гнусное определение "россиянин" придумал ЕБН, Ельцин.

Да, взаправду нет никакой российской литературы и есть только русский язык, из которого Минкин владеет пятком тысяч слов, хотя в языке этом слов — за полтораста тысяч, и почему-то две пятых из них — тюркские и западноевропейские. А уж что до ЕБН, умевшего безошибочно отличать разве что водку от коньяка, теннисный мяч от футбольного а в самом себе — беззаветного коммуниста от беззаветного беспартийного — оплюем его за придуманного "россиянина".

(Хотя за прорву лет до ЕБН мои предки считали себя до мозга костей россиянами, хотя и еврейских корней. Точно как люди сотен национальностей, обретших родину в США, говорят о себе: я — американец. И только потом — арабских, индийских, китайских, японских, масайских и еще ста кровей.)

Сейчас в нововозникшем ведомстве, уже и при неких экспертах, засели орды службистов гэбистских кровей. И эти сумрачные люди директивно вникают: а не несет ли книга, фильм, стихотворение да и всякая публикация примет, рождающих межнациональную рознь?

Нет, сумрачные люди, это эссе не уничижает русский задний проход относительно, допустим, калмыкского или нганасанского. Речь здесь пойдет о прямой кишке россиянина, и уж она…

Ничтожна эта Америка, где под нижнюю губу какой-то оклахомский отчаюга приживляет пчелиную матку, а на эту матку, в виде бороды, налепляется пчелиный рой весом в 1,4 кг. И вся Америка ликует: вот это мы!

Но может ли кто в Америке противостоять задним проходам наших армейских сверхсрочников и прапорщиков? Служивал я когда-то рядовым шоферюгой (произнесите-ка это с одно дыхания. Не произнесете!) в Прикарпатского военного округа Тысяча сто шестьдесят четвертом, корпусном, гвардейском, артиллерийском, пушечно-гаубичном, механизированном, кадрированном, трижды Краснознаменном, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого полку. Так прапорщик подразделения тяги Кондратьев, без всякого вставления в задний проход фильер, какими пользуются кондитеры для украсивления тортов кремами, на пленэре, на свежем воздухе, на песочке, без спешки — умел выкакивать Карла Маркса! И не в профиль, что доступно бы многим россиянам, а в фас! И не плоскостно, а горельефом! При полном обрамлении черепа шевелюрой, разве что иногда не хватало материала на полноразмерную бороду.