Кошки в мае

Шеба — глаза скошены, шерсть дыбом, вне себя от ярости из-за возвращения Самсона, — едва его увидела, вывернулась из объятий Чарльза и ринулась в атаку. Соломон, перепуганный до смерти, кинулся к двери в прихожую и обнаружил, что она заперта, и Шеба загнала его в угол. И мгновенно у нас в гостиной разыгралась схватка года. Мы с Чарльзом пытались их разнять, а Самсон в прихожей орал во всю мочь.

Первый раунд выиграла Шеба. Она укусила Соломона за лапу. Шеба выиграла и второй раунд — я нагнулась растащить их, и она укусила меня за руку. Третий, и решающий, раунд остался за Соломоном. Когда Чарльз, ухватив его за первую попавшуюся часть тела, извлек из сечи, Соломон — спиной к стене и исступленно размахивая лапами во все стороны — убедительно съездил его по носу.

Глава десятая

ПОРАЖЕНИЕ САМСОНА

На следующее утро, бредя вверх по склону за газетами, мы являли собой жалкое зрелище — Чарльз с пластырем на носу, я с пластырем на руке, а сзади на трех лапах ковыляет Соломон. Ну прямо отступление из Москвы, сказал священник, открывший окно, чтобы поздороваться с нами, когда мы проходили мимо, так кто же из нас Наполеон?

Увы, нам было не до смеха. Чарльз, насколько я поняла, с минуты на минуту ждал, что скончается от заражения крови. В коттедже трепещущий Самсон был заперт для безопасности у нас в спальне, а Шеба, грозя местью всем и каждому и, судя по глухим ударам, которые доносились до нас, когда она умолкала, чтобы перевести дух, сокрушая сушилку, сидела под замком в ванной. Соломона нам пришлось взять с собой: увидя, что мы уходим, он начал так вопить о своей ноге и о том, как его бросают на верную гибель, что иного выхода не осталось, — кто-нибудь мог бы вызвать полицию. А теперь, мрачно сказал Чарльз, он устраивает такой спектакль из своей хромоты, что ее обязательно вызовут.

Чарльз был зол на Соломона. И особенно за эти его демонстрации. А кто его ударил по носу, хотел бы он знать, сурово спросил Чарльз, когда мы проходили мимо почты, и почему он не дает взять себя на руки, как нормальный кот, если уж ему больно идти? После чего Соломон, жалобно держа лапу на весу, остановился раз в шестой и с упреком сообщил Чарльзу, что это была Несчастная Случайность, а удар предназначался Шебе, а если нам стыдно, что он упражняет свою бедненькую прокушенную ногу, так лучше нам отдать его в приют.

Именно в эту минуту из почты вышел доктор Такер и спросил, что случилось. Мы лечились не у него, но он же был владельцем Аякса. И, сказал он, если мы облеплены пластырем, а Соломон орет во всю мочь посреди дороги, совершенно ясно, что назрел еще один сиамский кризис.

Ну, мы ему рассказали все — и про злость, и про драки, и про Шебу, сокрушительницу сушилок, и про то, что не в силах больше терпеть подобное, мы договорились сегодня же вернуть Самсона его бывшей владелице. Скрепя сердце. Мы успели за короткое время очень привязаться к Самсону, а он, казалось, испытывал симпатию к нам в те редкие минуты, когда не терзался из-за Шебы с Соломоном.

Нас угнетало сознание, что мы не умеем справляться с нашими кошками — и такого же мнения явно придерживалась бывшая владелица Самсона, хотя по телефону она была сама любезность, выразила всяческие сожаления и согласилась взять его назад. Но упомянула, что ее котята часто попадали в дома, где уже жили кошки — в том числе и сиамские, — и после первых дней привыкания с ними никаких проблем не возникало. Намек был ясен: будь мы терпеливее и тверже с нашими кошками (хотя какую еще твердость могли мы проявить? Заковать их в цепи?), то все наладилось бы. 

Однако доктор Хакер нас успокоил. «Ничто не помогло бы», — сказал он. Подоплека заключалась в том, что Соломон и Шеба были близнецами и выросли вместе. «Между ними, — сказал он, — существует особая близость, какой не бывает у котят от разных матерей, даже если они растут вместе. Хотя со временем они бы притерпелись к Самсону, все свелось бы к постоянному вооруженному перемирию». О взаимной привязанности, которая объединяла нашу парочку, несмотря на их ссоры и драки, и речи быть не могло. Как и об общих играх. Соломон и Шеба с возрастом, возможно, станут совсем чужими друг другу — о чем уже говорили некоторые признаки. «Но в любом случае, — сказал он, окидывая Соломона профессиональным взглядом (тот все это время сидел на дороге, храня рассеянно-невинное выражение, которое всегда принимал, если люди обсуждали его), — раз Соломон так ревнив, а Самсон — тоже кот, рано или поздно Соломон принялся бы прыскать».

При этих словах уши Соломона взлетели вверх как семафоры, а мы навострили свои. «Соломон, — заявили мы категорически, на случай, если нас подслушивал какой-нибудь проказливый дух, — Соломон кастрирован». Даже оглянуться не успел, как уже... душещипательно заверил Соломон доктора, хотя в его глазах появилась задумчивость. А мы были совсем ошарашены, узнав от доктора, что хотя кастрированные коты редко прибегают к этому средству, но когда в них пробуждается ревность — особенно если они сиамы, — ничто не мешает сработать врожденному рефлексу. Нас же просто потрясла мысль о том, от чего мы, сами того не зная, избавились. Как твердил Чарльз всю дорогу домой, стоило бы Соломону понять, что к чему, и он бы не просто прыскал, а разгуливал бы по дому как фонтан на четырех лапах. «И нас тогда не спасли бы все благовония Аравии, — добавил он, обмахиваясь при одной только мысли. — Одна понюшка — и нас все будут обходить стороной за милю».

И вот уже не так неохотно, как до этого разговора, но все-таки с грустью мы вернули Самсона в его веселую семейку. Когда мы бросили на него последний взгляд, он и думать забыл про нас и толстой темной лапкой упоенно гонял своих сестричек вокруг книжного шкафа. И постепенно жизнь вошла в обычную колею.

Но постепенно! Прошло несколько дней, прежде чем Шеба перестала шипеть на Соломона, а Соломон в свою очередь перестал боязливо красться с таким видом, словно ждал, что из-за каждого угла вот-вот выпрыгнет Дракула. Но в конце концов вновь вернулся мир, а с ним наступило и утро, когда они вышли из свободной комнаты бок о бок, излучая безмятежность, и Шеба вымыла уши Соломону, прежде чем уютно устроиться на плече у Чарльза, а сам Соломон отпраздновал всеобщее примирение, нырнув головой под одеяло, перекатившись на спину и уснув с ногами на подушке.

А мы в первый раз за несколько недель смогли перевести дух и поглядеть, что за это время произошло в деревне.

А там жизнь на месте не стояла. Что-то расстроило старика Адамса — пока еще мы не знали, что именно, но всякий раз, когда он проходил мимо коттеджа, шляпа была у него нахлобучена на глаза так, что он почти ничего не видел. Верный признак душевного волнения. Люди, жившие дальше по дороге, обзавелись машиной. («Цвет кремовый, крыша жесткая, очень удобная, — сообщил Соломон, следя за ними из окна, и так колыхал занавеской, что они, возможно, решили, будто за ними подсматриваем мы. — Чтобы оставлять автографы, лучше не придумаешь. Надо поскорее погулять по ней»!) А Сидни в связи с надвигающимся Рождеством подрядился поработать у местного строителя. Что, судя по кое-каким признакам, было чревато затягиванием сроков сдачи заказов.

Сидни, когда как-то утром в воскресенье заглянул починить кран, сам со смехом рассказывал, какие случаются незадачи. Например, в одном доме, где трудилось много рабочих, так как его требовалось закончить поскорее, они с такой быстротой возвели стены, что только перед обеденным перерывом, когда кто-то пошел налить чайник, выяснилось, что они не оставили ни единого проема для дверей. Спрашивать, кто заложил проемы, не требовалось. Естественно, Сидни.

А в другом доме они входили и выходили через большой проем, оставленный для венецианского окна. Товарищи Сидни, когда не наливали чайники, видимо, никогда не пользовались дверными проемами, а беззаботно прыгали в будущие окна или перемахивали через четырехфутовую кладку стен, демонстрируя свою ловкость. И вот в одно погожее осеннее утро окно это обрело большое зеркальное стекло, а через десять минут рабочий, опоздавший, потому что у него в дороге сломался мотоцикл, прибежал на стройку и прыгнул с того места, откуда всегда прыгали Сидни и прочая компания. «Он влетел внутрь и остался цел — голова почище кокосового ореха», — заверил нас Сидни. Только в ушах зазвенело да шлем мотоциклетный помял, а они неделю хохотали. Вернее, до следующей такой же веселой ошибки, когда они установили лестничный марш прямо наоборот.