Невыдуманные истории. Веселые страницы из невеселого дневника кинорежиссера

Мелик-Карамян незамедлительно занялся, как он выразился, «восстановлением факта» – изготовлением письма.

Где-то в архиве он раздобыл подлинный бланк канцелярии наместника Кавказа, отпечатал текст письма на машинке со старым шрифтом.

За начальника канцелярии подписался бухгалтер студии Мигран Христофорович Сагателян, владеющий редкостным в наши дни каллиграфическим почерком.

Спустя год мы обнаружили этот документ в одной из московских газет, в подборке, посвященной строителям Севано-Разданского каскада.

Письмо это, став таким образом «историческим», затем не раз публиковалось на страницах различных изданий.

* * *

В 1959 году я экстерном заканчивал Ереванский театральный институт.

«Роль артистов театра имени Сундукяна в развитии армянской художественной кинематографии» – так была сформулирована тема моей дипломной работы.

Дни шли, а работа не складывалась. Не получалось начало.

Не доставало, как мне казалось, толкового письма. Ну, скажем, письма Ованеса Абеляна к Бекназарову.

Таким оно могло (вернее, должно) было быть:

«… Вы, очевидно, удивлены моим столь поспешным согласием сниматься в Вашей ленте. Что заставило меня, убежденного «киноненавистника», принять Ваше любезное предложение и попробовать свои скромные силы в новом для меня искусстве – слова Белинского: «Сценическое искусство есть искусство неблагодарное, потому что оно живет в минуту творчества и могущественно действуя на душу в настоящем, оно неуловимо в будущем!..» И еще, главное, желание сделать талантливое творение Ширвана достоянием миллионов, это возможно лишь средствами кино…»

Первым прочитал мою работу Левон Калантар.

/- А письмо Абеляна ты придумал?. . Верно ведь – придумал?. . – расплывшись в хитрой улыбке, спросил Левон Александрович.

– Придумал, – признался я, – выкинуть?

– Почему же… Сделай сноску – «Из личного архива Бекназарова». И пусть маловеры ищут его.

Левон Александрович, не разжимая губ, беззвучно рассмеялся:

– Убежден, письмо это ты еше не раз встретишь в научных исследованиях.

Так оно и случилось. Пять лет спустя в одном солидном издании я прочитал «письмо Ованеса Абеляна» со сноской – «Из личного архива Бекназарова».

Автор публикации был точнее меня. Он указал дату письма – «23 марта 1925 год. Тифлис».

* * *

В числе «главных действующих лиц» фильма «Пленники барсова ущелья» был и… огромный бурый медведь – Потап. Выловили его в Уссурийском крае и доставили в альпинистский лагерь «Домбай», где снимались натурные эпизоды картины.

Медведь оказался на редкость смышленым и добродушным существом. Он сразу же подружился с нашими маленькими артистами. В свободное от съемок время Потап резвился с мальчиками, ел прямо из их рук, бродил с ними на поводке по лагерю, вызывая восторг и изумление альпинистов.

Незаметно пролетели два месяца напряженных и трудоемких съемок. Наступила пора расставания с Потапом. Решили выпустить его на волю – в Тиберданском заповеднике обитало множество медведей.

В дождливый сентябрьский вечер мы отправились в обратный путь – в Ереван.

Долго бежал за караваном удаляющихся машин Потап. Протяжно выл, как нам казалось, прощался со своими маленькими друзьями.

Машина прибавила скорость. Потап отстал, скрылся за поворотом.

В дороге нас застигла гроза. Неистово гремел гром. Дождь лил как из ведра.

Заночевали в маленькой уютной гостинице близ Тиберды.

Утром мы стали свидетелями удивительного зрелища. В кузове грузовика, прижавшись к борту, сидел весь вымокший Потап. Он ночью, в грозу, под проливным дождем пробежал около двадцати километров, разыскал нас, взобрался на грузовик в надежде, что мы сжалимся и заберем его с собой.

Увидев нас, Потап радостно заурчал. Его укоризненный взгляд, словно говорил: «За что вы это так?. . Что я вам сделал плохого?..»

В Ереване Потапа поселили на студии. Несмотря на свою кротость и добродушие, медведь приводил в ужас даже «ушлых» киношников. Пришлось определить его в зоопарк (не помогли слезные уговоры мальчишек).

Потапу было разрешено общаться «на воле» со своими маленькими друзьями. К всеобщему восторгу посетителей зоопарка, медведь многие часы проводил в обществе ребят – иг-

рал в перегонки, боролся с мальчиками, забавлял их нехитрыми трюками…

Простившись с друзьями, Потап «по своей воле» отправлялся в отведенный ему вольер, сопровождаемый завистливыми взглядами его обитателей – местных, низкорослых, «армянских» медведей.

Продолжалось это недолго. Однажды Потап, защищая беднягу-медведя от озверелых «родичей», ввязался в драку. Случилось непоправимое. Злобная, кровожадная, не помнящая родства свора набросилась на Потапа. Тот сражался отважно, по-рыцарски. Однако бой был неравным. Озверелая косматая свора насмерть загрызла нашего доброго друга.

Так печально закончилась эта удивительная история.

* * *

Мартирос Сергеевич Сарьян любезно согласился принять участие в съемках киноочерка об армянских художниках.

– Заодно и попишу, -сказал он. – Где решили снимать?

– В Гарни.

– Ну и отлично. В пять утра жду вас. В Гарни поразительные рассветы. Да, я уговорил поехать с нами…(Мартирос Сергеевич назвал известного художника).

В Гарни успели к восходу.

Первым из машины вылез «известный художник». Прихватив складной мольберт, этюдник, он устремился в горы. Долго метался он со своим «хозяйством», взбирался на отвесные ска-

лы, спускался в ущелье. Устанавливал мольберт, раскрывал этюдник. Щурился. Что-то бормотал себе под нос… И начинал все сначала.

Тем временем Сарьян, не отдаляясь от машины, поглядел вправо от себя. Лицо его расплылось в довольной улыбке. Он без промедления приступил к этюду. Закончив первый, мастер поглядел влево, снова улыбнулся и принялся за второй…

«Известный художник* все еще искал «свою точку».

… Поздно ночью мы возвращались в Ереван (нас пригласили на шашлык). Сарьян вез с собой пять отличных этюдов. Мастер восторженно хвалил натуру, свои этюды, поездку, наше общество, шашлык…

«Известный художник» всю дорогу ворчал. Ему так и не удалось отыскать ту самую – «оптимально выразительную точку».

* * *

Умер армянский художник.

Минае и другие молодые друзья покойного посчитали, что прощальное слово должен написать Сарьян.

… Мартирос Сергеевич долго внимательно рассматривал фотографию художника, словно видел его в первый раз:

– Армянин?! Конечно же – армянин… Глаза «по-армянски» грустные… Умные, красивые глаза…

Сарьян отложил фотографию и стал разбирать папку с рисунками.

– Мартирос Сергеевич! Некролог ждут в редакции, – напомнил мастеру Шаэн Хачатрян.

Сарьян снова стал рассматривать фотографию:

– Видно, добрый был человек… Глаза, глаза-то какие…

Он явно не торопился. Однако натиск молодых был неотразим. Сарьяну пришлось сдаться.

– Набросай текст, – сказал он Шаэну.

Через четверть часа некролог был готов. Сарьяну осталось подписать его. Но не тут то было. Сарьян трижды вслух перечитал текст. И опять… обнаружил в чертах покойного «армянскую грусть».

– Видно, много повидал на своем веку этот человек… Настрадался. Царство ему небесное…

Сарьян неуклюже, «по-детски» хитрил. Присутствующие делали вид, что не замечают этого.

Молчали. Ждали.

Первым заговорил Минае:

– Варпет, в редакции ждут…

Мартирос Сергеевич обреченно вздохнул и… подписал текст.

Минае и Шаэн поспешили к выходу.

Их остановил окрик Сарьяна:

– Стойте! Стойте!. . А вы уверены, что этот человек действительно скончался?. . Может, жив еще?. . А мы торопимся его отпевать…

Он вырвал из рук Минаса некролог и запер его на ключ в ящике письменного стола.