Просто сказка... (СИ)

Вилась себе дорога, петляла по лугам да перелескам, а как смерклось, вызвездило, месяц - бараньи рожки на небо чистое взошел, юркнула в темный лес и скрылась с глаз. Обступили дорогу сосны-ели, дубы вековые с непременными дуплами чуть не в человеческий рост распростерли ветви саженные, а березки, приветливые при свете дня, отвернулись, нахмуренные-насупленные. Сбиться со стежки казалось немудреным, но Горбунку она была, по-видимому, знакома как пригоршня овса.

- Прикорнуть бы, - жалобным голосом произнес Конек. - Я, чай, не ковер-самолет, а дорога неблизкая. Отужинать.

- Чем? - удивился Владимир. Он совершенно забыл о переметных сумах, которые заботливо приготовил им на дорогу Иван.

- Как это чем? - в свою очередь удивился Горбунок. - В лесу да голодным спать ложиться?.. А грибы, а ягоды, а мед?..

Владимир не нашелся, что сказать. Он вдруг почувствовал, что у него и впрямь слипаются глаза - усталость да необычность происходящего, впечатления сверх короба брали свое, и он, отказавшись от ужина, прикорнул на мшанике, взяв предварительно с Конька слово разбудить его пораньше или при случае.

А случай не заставил себя долго ждать. Не успел Владимир задремать (как ему показалось), как Конек принялся толкать его копытом.

- Что?..

- Тише, - ткнулся Горбунок ему в ухо мягкими влажными губами. - Ти-ше!.. Не ровен час, станичники пожаловали. Вона, глянь, только с опаскою!..

Среди дерев и кустарников, далеко ли, близко ли, горел огонек. Невеликой такой, ровно светляк зажег.

- Не было, не было, - бормотал Конек, - а тут разом и полыхнуло. Коли папоротник расцвел, так это еще полбеды, а вот коли разбойнички лихие пожаловали - так тут и вся беда.

Какой-такой папоротник, захотелось поначалу спросить Владимиру, август на дворе. А папоротник, если и цветет, так на Иванов день, в начале лета, двадцать четвертого июня по старому стилю, или когда там его во времена князя Владимира праздновали? Да и праздновали ли вообще? Или у них, в сказке, свой календарь, ни на какие другие календари не похожий?.. Или идет здесь все своим чередом, другим порядкам заповеданным?.. А огонек-то не мерцающий, не похожий на костер...

Пусть пока герой наш крадется себе к огоньку, а мы опять отвлечемся. Непростой вопрос задал он, ох, непростой. Хотя бы потому, что каков был календарь наших предков до того, как Русь велением князя приняла христианство, мы не знаем. По принятии же веры введено было сразу и церковное, и гражданское; первое начиналось с 1 марта, а второе - с 1 сентября. Откроем Повесть временных лет или ранние летописи: Нестор и неизвестные летописатели начинают год со дня Пасхи, счет же ведут и числам месяцев, и дням недели, и праздникам. Это было причиной спора о начале года на соборе в Москве, в княжение Симеона Гордого, при митрополите Феогносте, и собором определено (1348 г.), чтобы церковный и гражданский год считать с сентября. Спасибо Вам, Терещенко А.В., за подсказку в томе третьем "Быта русского народа" (Санкт-Петербург, 1848 г.).

Что же касается праздника, тут попроще. Купало - летний бог, и праздник ему отмечался славянами в день летнего солнцестояния. Густинская летопись, составленная на Украине в первой половине XVII века, среди прочих славянских идолов именует его "богом обилия". Впрочем, относиться к ее сведениям следует с осторожностью и поискать источники понадежнее.

Это было оно!.. Торчавшее из расщелины пня. Ослепительно сияющее, сделанное, казалось, и впрямь из чистого золота, но необыкновенно легкое, прекрасное, как весенний луг, перо Жар-птицы или, как подумалось Владимиру, рассматривавшему его, но никак не решавшемуся взять в руки, какого-нибудь огненного павлина. Размером приблизительно с гусиное. "Цены ему нет на поплавок при ловле ночью", - почему-то подумалось Владимиру. Он все же осторожно протянул руку, и тут кто-то неожиданно ткнул его под локоть из-за спины.

- Ма-ма!.. - прошептал Владимир сбившимся голосом, машинально схватил перо и взвился в воздух на добрую сажень.

- Ря-я-ту-у-у-йте-е-е!.. - заорал кто-то сзади и тоже подскочил.

Ночной лес ожил. Захохотало, заухало со всех сторон. Послышался треск ломающихся ветвей, кто-то или что-то свалилось с ближнего дерева, закачались ветви, раздался кустарник. Дунул Владимир во всю мочь, не разбирая дороги, подальше от пня этого, от полянки, только пятки засверкали, а за ним - точно гонится кто-то, протягивает лапы кривые, когтистые, вот-вот догонит, завывает голосом жутким: "Сто-о-о-й! Верни-и-и его-о-о-о!.."

И, как это обычно бывает, зацепился за корень и со всей мочи грохнулся оземь. Преследователь, запнувшись за Владимира, кубарем покатился в траву. И, конечно же, это был Конек.

- Что... это... было?.. - еле смог спросить Владимир Горбунка, сердце которого бешено колотилось, дыхание сбилось, а душа, ушедшая в пятки, не торопилась покидать свое убежище.

- Где?.. - только и спросил также запыхавшийся и испуганный Конек.

- Ну... там...

- Да никого не было, окромя нас...

- А кричал да завывал кто?..

- Так мы же и кричали, и завывали...

- А чего ж ты...

- Чего, чего, - вздохнул Конек. - Не утерпел ждать, вот чего. А потом упредить хотел. Чтоб не брал. Не к добру оно. Али не слыхал, что с моим Ванькой-то приключилось? А вот меня б послушался...

Но Владимир, буркнув про себя: "Как бы не так!", бережно спрятал находку между билетом Московского общества "Рыболов-спортсмен" и записной книжкой.

Утро застало их все еще в лесу. Наскоро позавтракав тем, что заботливо положил им Иван и умывшись в лесном ручье с хрустальной, очень холодной, но очень вкусной водой, Владимир и Конек продолжили путь и трусили по лесной дороге (если быть точным, то трусил Горбунок, а Владимир сонно глазел по сторонам), пока не очутились неподалеку от странного дерева, стоявшего чуть особняком. Могучий вековой дуб, с гнездом вместо верхушки, сложенным из толстенных бревен и дерев, вырванных аж с корнем. Посередине ствола, от гнезда до земли, проходила здоровенная трещина, образовавшаяся, по-видимому, совсем недавно.

- И что же за птица здесь живет? - удивился Владимир.

- То не птица, а Соловей, - отозвался Конек. - Кабы не Илюша, пришлось бы круг делать, стороной объезжать. А Илья - тот до них строг. Как услышит, где безобразничают, сразу туда. Одолеет, проучит по заслугам, да в Киев, князю везет. Потом, правда, отпускает. Их, Соловьев-то, мало осталось, беречь надоть. Князь даже книгу завел, красным атласом перевил, записывает, где какой водится, для учета. И для порядку кольца княжеские выдает, чтоб носили, не снимая. Ну, и чтоб отличать, который новый объявился, а который нет. Вот только Соловьи эти, по складу характера своего, редко унимаются. Ну да Илюша по второму разу не спущает. Он что делает? Для Соловья первое дело - посвистеть, они тем друг перед дружкой и выхваляются. Тут всех важнее курские. Так Илюша им по глиняной свистульке выдает, для позору. Кому на год, кому на два, кому еще на сколько - в зависимости от провинности. А кто откажется да взъерепенится - того в поруб, басни слушать...

Дорога разошлась в две стороны. На большущем камне, густо поросшем мхом, едва угадывались стрелки и надписи "Лукоморье", "Киев" и "7 верст". Последняя стрелка указывала в небо. Судя по всему, камень пользовался чрезвычайной популярностью у ворон.

Конек, на что-то засмотревшийся, едва не налетел на него.

- Понаставили, проезду не стало, - обиженно запрядал ушами Горбунок, сворачивая налево.

- А кто? - поинтересовался Владимир.

- Да в народе разное говорят. Кто бает - волхвы, кто - лесовики, а кто - княжьи люди. Вот проку в этих камнях никакого. Все равно по их указаниям никто не ездит, каждый свою дороженьку знает, - ответил Конек и внезапно остановился. Прямо перед ними на дороге ясно просматривался след куриной лапы устрашающих размеров - около двух аршин в длину. А тут еще где-то неподалеку пронзительно верещала сорока, да большой иссиня-черный ворон пролетел над ними, угрюмо каркнув: "Кошмар-р-р".