Телеграмма из Москвы (СИ)

Когда Столбышев раскалился уже до такой точки, что реагировал на слова Утюгова "что будет с райкомом, если вы, не дай Бог, занедужаете?" скорбным вздохом и осторожным прощупыванием своего живота, Утюгов алчно облизнул пересохшие губы и перешел на трагический полушепот:

-- Как можно так надрываться на работе?.. Вы себя губите!.. Вы работаете один за всех...

-- Надо жертвовать собой. Партия, так сказать, нас своей грудью вскормила. Для нее...

-- Да, да, да!.. Мудрейшие слова. Но вы не имеете права сгорать на работе! История и партия вам этого не простят. Мое сердце обливается кровью, когда я вижу... Эх! Да что там говорить... -- Утюгов вынул носовой платок и слезливо высморкался. -- Вам обязательно нужен хороший помощник, -- в порыве преданности посоветовал он. -- Да, вам нужен помощник, хороший и верный человек. Такой, чтобы понимал и в сельском хозяйстве и в теории марксизма. Он должен быть такой, что стоит вам только спросить: "Утюгов! Скажи, как понимать, что бытие определяет сознание?" -- председатель колхоза сделал эффектную паузу и вопросительно посмотрел на Столбышева.

Тот несколько расширил глаза и неожиданно заговорил с другом:

-- А как у тебя, того этого, с воробьепоставками?

-- Мало воробья в последнее время в наших местах стало.

-- Что сделаешь? Перелетная птица. Они на зиму в теплые страны улетают. В Грецию, того этого, и вообще... Торопиться надо...

-- Я и тороплюсь. Сегодня привез тридцать две штуки. Скоро привезу больше... Да... Значит, спросите вы помощника: "Утюгов, как понимать, что бытие определяет сознание?.."

-- А уборочная, так сказать, ничего?

-- Нормально... И вот должен он вам сразу же ответить: "Хорошо живет человек, значит, сознательный. Плохо живет -- несознательный." Вот, как надо отвечать!

-- Мда... Начитан, -- с нескрываемым уважением посмотрел Столбышев на Утюгова.

-- Ого, вы еще не знаете меня! Или вот, например, как объяснить, что такое прибавочная стоимость?

-- Гм... Как работается твоему дяде на месте Егорова? -- спросил Столбышев, отводя взгляд в сторону.

Чуткий Утюгов понял, что взял неверный тон и сразу же перевел разговор на прежние рельсы:

-- Золотко вы наше. Вы для нас, как солнце...

Минут через десять он опять высморкался и взгрустнул, что у секретаря райкома нет хорошего помощника. И лед тронулся.

-- Ладно, того этого, я тебя рекомендую. Вот позвоню в обком и скажу: "Давайте Утюгова на место разоблаченного Маланина..."

-- Спасибо вам, солнышко вы наше и благодетель вы наш. Так вот, значит, на заседании правления колхоза решили мы передать вам безвозмездно поросеночка, поскольку вы так трудитесь и нет у вас времени даже поесть...

-- Отнеси-ка к Раисе на дом. А, вообще, так сказать, спасибо за внимание.

Крепкое рукопожатие и они расстались. Сразу же после ухода Утюгова в кабинет поскребся Тришкин. Он робко уселся на кончик стула и преданным взглядом посмотрел на секретаря райкома:

-- Тяжело вам, товарищ Столбышев. А особенно с тех пор, как разоблачили и репрессировали Маланина. Вы все один, да один работаете... Я вот в партии двадцать годов. Проверенный и не буду хвалиться, но хороший партиец и честный работник. Образование, правда, у меня всего четыре класса...

-- Это неважно, -- перебил его Столбышев. -- Ученые, того этого, пусть работают, инженеры строят, доктора лечат, а для партийного руководителя самое главное -- верность.

-- То и я говорю. Взять, к примеру, любого вождя. Образование, извините за выражение, у них, как у повивальных бабок. Не знает баба медицины, а умеет и пупок дитю перевязать и пошептать от злого глаза. Главное -практика и несгибаемая верность. Да!.. Вот, значит, думал я, думал, кого бы вам вторым секретарем...

-- Обком рекомендует Утюгова...

-- Правильная рекомендация, -- разочарованно протянул Тришкин.

Он минуту помолчал, задумчиво соскреб с брюк прилепившийся комочек глины, потом быстро оглянулся на дверь и перешел на полушепот: -- Не такого вам человека надо. Назначат Утюгова, так он через неделю вытащит в райком вначале одного брата, еще через неделю -- второго, третьего, дядю, тетю, шурина, бабушку, и не станет вам житья. Сами знаете, как они один за другого. Один колхоз под ними стонет, теперь уже и в другой они перекинулись, а тогда весь район к рукам приберут. Назначили вы Утюгова-дядю на место Егорова в "Зарю", так там уже в правлении целых шесть Утюговых ворочает. За неделю полколхоза разворовали и пропили...

-- А я и не знал! -- удивился Столбышев и сделал шаг к двери, словно его потянуло немедленно съездить в "Зарю". Во всяком случае, видно было, что он заторопился. Он стал посматривать на часы, на нудно расхваливавшего себя Тришкина, нервно позевывал и часто без всякой причины потирал руки. А Тришкин все хвалился и хвалился:

-- У меня большие успехи. Я не такой, как другие. Я старательный. Под моим руководством за неделю пятьдесят воробьев поймали. Я еще не то покажу. Я умею руководить массами... Я... Моим... Я...

Столбышев нахмурился, сбросил складки на лбу в гармошку и зло посмотрел на Тришкина. Но гневные слова застряли у него в горле: Тришкин достал из портфеля газетный сверток, развернул его и поставил на растопыренные пальцы левой руки, как на подставку, сверкающий черным хромом сапог.

-- Я работаю днем и ночью, -- продолжал он. -- Днем я руковожу, вечером я собрания провожу, а ночью я не сплю и все стараюсь, сапожки вам шью. Товарец первый сорт!

Тришкин нежно подышал на носок сапога и прополировал его рукавом своего пиджака:

-- Я хороший сапожник, могу и дамскую обувь делать. Я учился у армянского мастера Мамикяна в артели "Сапог Востока"...

-- Гм!.. Того этого... Хорошая работа, -- сразу же проникся уважением к Тришкину Столбышев. -- А как у тебя со знанием марксизма?

-- Я его на зубок знаю. Я всегда так: одной рукой сапоги шью, другой -партийные книжки изучаю.

-- Ну, а как, так сказать, понимать, что бытие определяет сознание?

-- Это просто. Кормит, например, хозяин собаку хорошо, она сознательно хвостом машет. Не кормит -- собака теряет сознание и может у хозяина курицу сожрать, или украсть что-нибудь. Оно, конечно, есть и такие собаки, что сытые воруют...

-- Подкован не плохо, -- оценил Столбышев. -- А где второй сапог?

-- Пока я один пошил.

-- Гм!.. Надо тебе еще марксизм малость, так сказать, подзубрить. А, в общем, рекомендовать тебя можно. Неплохой второй секретарь будешь. Второй сапог тоже кончай. Я заплачу.

-- При чем тут плата? -- заскромничал Тришкин, простился и довольный вышел из кабинета. Прямо из райкома он поехал в полевой стан колхоза "Изобилие".

С самого утра в колхозе "Изобилие" никто не работал. Не работали и в других колхозах района. Согласно плана составленного Столбышевым и Точкиным, все должны были заниматься политической учебой. Как суеверный человек в тяжелые минуты жизни надеется на чудодейственную силу найденной на дороге ржавой подковы, так и каждый коммунист в тяжелые минуты прорывов и невыполнения плана надеется на чудодейственную силу политической учебы. Разница, пожалуй, в том, что суеверных людей никто не обязывает верить ржавому железу, а ЦК партии настойчиво заставляет каждого коммуниста верить в силу политической учебы. Он, этот ЦК, состоящий из взрослых людей, в каждом своем постановлении, чего бы оно не касалось -- увеличения добычи угля или развития животноводства, -- как на одно из главных условий успеха, указывает на политическую учебу. Ту самую учебу, которая отнимает время и делает невозможным достижение успеха.

И вот, все колхозники района вместо того, чтобы работать, уныло зевали, не слушая лекторов.

В колхозе "Изобилие" первым читал лекцию Главнюков -- "Кто такой ренегат Карл Каутский?" На протяжении двух часов он перечитывал все ругательное, написанное полстолетия тому назад покойным Лениным по адресу покойного Каутского, и закончил свою лекцию неожиданным: